Кара

Юрий Павлович молча примял задом холодный кожезаменитель сиденья и, пока его дама вставляла ключ зажигания, выудил из за пазухи презент из Амстердама:

— Это тебе. — Он скромно положил пакет ей на колени. — А мне для начала хотелось бы чего-нибудь из русской кухни, а то, знаешь ли, поперек горла мне уже стоят эти заморские деликатесы.

— Значит, водки, блинов и икры, так, что ли? — Машина между тем уверенно завелась. Пока двигатель грелся, Катя заглянула в пакет, и ликвидатор сразу же понял, что Мишаня Берсеньев свою даму сердца особо не баловал.

Раздался душераздирающий вопль несказанного женского счастья, Савельева крепко обхватили за шею и многократно испачкали его физиономию губной помадой. При этом он ощутил, что грудь его новой знакомой внушительно-упругая, и сразу же почувствовал давящую тесноту в штанах.

— Этого, Берсеньев, я тебе никогда не забуду, спасибо, родной. — Катя наконец успокоилась, вытащила из-под сиденья приемник и, вставив его в салазки, плавно тронулась с места.

Машину она водила весьма прилично, без суеты, однако напористо, изредка отпуская в адрес лохов ехидные замечания на грани непечатной лексики. Юрий Павлович постепенно начал проникаться к своей новой знакомой неподдельным уважением, смешанным с чисто мужским интересом.

В одном из закоулков Катя машину остановила:

— Если мне не изменяет интуиция, дорогой, здесь ты сможешь свою ностальгию по русской кухне утолить. — Она улыбнулась и начала парковаться.

Надпись у входа в заведение гласила: «Машенька и три богатыря». Один из них, самый главный, встречал посетителей непосредственно за порогом и вследствие своей картонности никакого впечатления не производил. Двух других Савельеву обнаружить так и не удалось, зато в Машеньках недостатка не было, они то и дело сновали с подносами между кухней и облюбованным киллером угловым столиком, пока на том не осталось свободного места. В общем-то, трактирчик оказался совсем неплохой: народу в нем было не много, а в меню, помимо зернистой, кулебяк и маринованных груздей, входили также цыганские песнопения с гитарами, скрипками и переплясами.

Пить Катя отказалась категорически, потому как была за рулем, Савельев же под заливную осетрину, рябчиков в сметане и солянку с икрой не смог отказать себе в графинчике брусничной водки, тем более что закусывать ее пришлось молодыми солеными рыжиками. Наконец, пресытившись таборной романтикой и калорийностью русской кухни, парочка двинулась на выход. Минут через сорок, прогулявшись с автостоянки под проливным дождем, они уже сушили перышки в скромных Катиных хоромах.

— Ну ты как, человек из Амстердама, протрезвел?

Расстегивая на ходу пуговицы ядовито-розового пиджачка, отделанного по воротнику черным, Катя выглянула в окно, фыркнула и, задернув шторы, повернулась. Уловив в ее взгляде неприкрытый призыв, Савельев притянул ее за плечи и произнес нараспев:

— Я снова пьян, родная.

Катя улыбнулась довольно, но тут же отстранилась:

— Не скучай, я в ванную.

Скучать Юрий Павлович отнюдь не собирался. Пока за дверью раздавалось приглушенное журчание воды, он с интересом приступил к изучению интерьера. Обстановочка, прямо скажем, была спартанская, без излишеств: шкаф с небогатым гардеробом, антресоли, ломившиеся от книг, широкий раздвижной диван, напротив него тумба с телевизором и видиком. Журнальный столик у окна был полностью занят компьютером, а в углу, у балконной двери, в высокой керамической кадушке колыхалась раскидистая пальма «Рыбий хвост».

Без стеснения заглянув в дамскую сумочку, Савельев на всякий случай запомнил данные паспорта Екатерины Викторовны Бондаренко и, бегло просматривая визиточницу, внезапно обнаружил среди ее страниц свою фотографию. Он даже не сразу понял, что на снимке запечатлен вовсе не он сам, а его двойник, Мишаня Берсеньев. Юрию Павловичу стало не по себе: ну просто одно лицо. Неудивительно, что и женщина, с которой тот спит, не смогла пока еще отличить своего партнера от совершенно постороннего мужчины. Однако расслабляться рано, недооценивать женскую интуицию нельзя, — в конце концов, самое главное еще впереди.

Между тем шум воды в ванной комнате затих, и едва Савельев, врубив какой-то музыкальный канал и откинувшись на диванные подушки, успел принять непринужденную позу, как, благоухая пряными ароматами, в дверях появилась Катя. Запахнутая в черный шелковый халатик, с оставленной узкой щелью неприкрытого тела до верхнего края чулок, также черных, в крупную сетку, она как бы невзначай уронила массажную щетку и, наклонившись за ней, продемонстрировала тонкую полоску ажурного золота от Диора.

— Твое полотенце уже в ванной. — С видом завоевательницы Катя опять нагнулась, на этот раз для того, чтобы вытащить откуда-то из недр телевизионной тумбы слегка початую бутылку клюквенного ликера.

— Иду, — хрипло отозвался Савельев и, чувствуя, как в который раз за вечер штаны стали нестерпимо тесными, энергично направился в ванную.