Кара

Снег между тем пошел еще сильнее. Хотя вроде бы рассвело, но видимость продолжала оставаться скверной. Встречные и попутные машины угадывались только по тускло светившим фарам, повсюду стояли парами неразъехавшиеся страдальцы, так что когда Юрий Павлович добрался до Средней рогатки, площади Победы то есть, утро было уже далеко не ранним. Здесь он остановился, купил бутылку водки, кое-чего на закусь и, погрузив все это в полиэтиленовый пакет, неспешно направился к Южному кладбищу.

Конечно, если бы не снежная пелена, в которой все машины смотрелись одинаково серо, Савельев несомненно срисовал бы голубую «шестерку», тащившуюся за ним следом аж от самого Катиного дома. Однако вмешалась стихия, и, ничего плохого не подозревая, он аккуратно зарулил на парковочную площадку. Внимательно прочтя телефонное наставление по отысканию материнской могилы, он начал углубляться в необъятные кладбищенские просторы.

В то же самое время из остановившейся на обочине «шестерки» вылез белобрысый долговязый россиянин, в котором сослуживцы без труда узнали бы милицейского майора Семенова. Стараясь держаться от ликвидатора подальше, дядя Вася двинулся за ним по центральной аллее следом. Савельев же наконец сориентировался на местности и принялся забирать левее, туда, где громко рычал двигатель «Беларуси» и суровые молодые люди с лопатами сосредоточенно обихаживали чью-то совсем свежую могилу. Остановившись на рубеже захоронений недельной давности, Юрий Павлович сверился со своим путеводителем — так, вроде бы правильной дорогой идем, товарищи. Проплутав совсем немного по уже начинавшему раскисать снегу, цель своего путешествия он заметил еще издали.

Кладбищенский деятель не обманул, и деньги не пропали даром. На трех каменных опорах возвышалась массивная полированная глыба с изображением портрета Ксении Тихоновны, под которым значилось: «Спасибо за жизнь твою, родная». Здесь же было начертано проникновенное:

В эту нежить,
в этот холод
нежить бы тебя
да холить.
В эту стужу,
в эту слякоть
целовать тебя,
не плакать…

И, глядя на все это великолепие, ликвидатор даже прослезился: «Эх, мама, мама». Совершенно непроизвольно он шагнул было к памятнику поближе, чтобы коснуться материнского портрета, но внезапно непонятно почему поскользнулся и уже в падении услышал злобное автоматное тявканье. Похоже, стреляли из «АК-74». Сразу же ему посекло лицо разлетевшимися во все стороны острыми осколками гранита. Он еще не успел ничего сообразить, как инстинкт заставил его тело мгновенно укрыться за каменной скамьей, и тут же рука ликвидатора привычно рванула из-за пояса доведенным до автоматизма движением пистолет «ТТ».

Много чего говорилось плохого о ветеране советского ближнего боя — будто бы тяжел он да в обращении неудобен, а слишком высокая дульная энергия, мол, ослабляет останавливающее действие пули. Может, верно все это, но автоматчика Савельев завалил первым же выстрелом, стремительно откатился в сторону, без труда обыграл второго стрелка и, ощущая резкую, злую отдачу тульского творения, трижды нажал на спуск.

Мгновение Юрий Павлович вслушивался в кладбищенскую тишину, нарушаемую лишь ревом тракторного двигателя, затем быстро добил упавших выстрелами в голову. Отбросив покрытый антидактом ствол подальше в сторону — не страшно, отпечатков все равно не останется, — он оглянулся на памятник.

Изображение матери было страшно изуродовано — автоматные пули лишили портрет Ксении Тихоновны глаз. Глядя на ее обезображенное до неузнаваемости лицо, Савельев вдруг почувствовал, как из самых глубин души начинает подниматься что-то удивительно темное и злое, ему не принадлежащее. «Суки, всех урою». — Он до боли сжал кулаки, но тут раздалось грозное:

— Стоять, руки на затылок, — и Юрий Павлович узрел ошеломленного развернувшейся перед ним битвой майора Семенова с табельным стволом наизготове.

В этот момент вязкое, угольно-черное образование, переполнявшее душу ликвидатора, оформилось в плотную, бешено вращающуюся сферу. Помимо своей воли он пристально взглянул милиционеру прямо в глаза.

Глава двадцать третья

После обеда настроение у Кати начало медленно и верно портиться. Неожиданно ей сделалось глубоко наплевать на великолепный светильник с тремя лотосообразными чашечки на стеблях, вырезанный из целого куска алебастра и припертый прямо из Британского музея. Паршивец дядя Вася не подавал о себе никаких вестей. Подождав до половины четвертого, Катя сама набрала номер его служебного телефона.

— Майор на выезде. — Поднявший трубку опер говорил отрывисто, видимо, был при делах. Пришлось прибегнуть к последнему средству — позвонить Семенову на пейджер.

«Дядя Вася, гад, отзовись немедленно». — Тщательно выговаривая буквы, Катя продиктовала сообщение барышне-разводящей. Потом она заварила себе кофе покрепче и, гордо отвергнув предложенный доктором наук Чохом пряник «Славянский», принялась ждать. Увы, напрасно.