Кара

А дервиши, двигаясь по кругу, продолжали вертеться, внезапно некоторые из них останавливались и медленно, с просветленным лицом, усаживались у стены, тогда другие поднимались и занимали их места в круге. Как зачарованный, не в силах сдвинуться с места, наблюдал штабс-капитан за древней церемонией, не подозревая даже, что погоня отстала и преследователи, опасаясь заходить во двор тэккэ, шумной толпой поджидают его у ворот.

Наконец музыка смолкла, бешеная пляска закончилась, и, только теперь обратив на штабс-капитана внимание, шагавший в центре круга седобородый дервиш медленно приблизился к нему. Секунду он пристально смотрел Хованскому в глаза, затем чуть заметно качнул головой и, поманив Степана Ильича за собой, не спеша двинулся к дверям тэккэ. Словно привязанный за веревочку, молча шел за ним штабс-капитан, а когда дервиш отворил потайную калитку в стене на противоположной стороне двора, то прямо в голове Хованского прозвучало на чистейшем русском: «Мертвые дважды не умирают!»

Глава шестая

Еще Аристотель упоминает об изготовлении в Индии так называемых дамасских клинков, сделанных из булата. Это особая разновидность твердой стали, обладающая большой упругостью и вязкостью. Главнейший признак, по которому булат отличается от обыкновенного металла, составляет узор, полученный им во время ковки. По своей форме он бывает: полосатый, когда состоит из прямых линий, почти параллельных между собой, это низший сорт дамасска; струйчатый, или средний сорт, когда между прямыми попадаются еще и кривые линии; волнистый, если кривые линии преобладают над прямыми; сетчатый, когда линии эти, извиваясь, вдут по всем направлениям; и наконец, коленчатый, или высший сорт, когда рисунок, проходя во всю ширину клинка, повторяется по его длине.

По крупности узора различают три вида: мелкий, встречается на дамасске низшего сорта, средний, принадлежит более высокому сорту, и крупный узор, когда величина его доходит до размеров нотных значков. По цвету или грунту металла различают три сорта булатов: серый, бурый и черный. Чем грунт темнее, а узор на нем более выпуклый, тем дамасск считается выше.

Лучший дамасский клинок обладает следующими свойствами: узор его крупный, коленчатый, белого цвета, отчетливо выделяющийся на черном грунте, отлив золотистый, а звук должен быть долгий и чистый.

(Фон Винклер. Оружие)

Над Парижем висел влажный августовский вечер. Только что прошел дождь, и опустившиеся на город сумерки были напитаны прелой сыростью бульваров, бензиновой гарью и духами. Тихо опадала листва с каштанов, на Марсовом поле, где когда-то негодяй Робеспьер ловко ездил по ушам недалеким французам, подпирал небо мокрый скелет Эйфелевой башни.

Наплывавший со стороны Сены густой туман укутывал город толстым пуховым одеялом.

Однако Парижу было не до сна. В этот вечер множество машин устремились по Елисейским полям в сторону Булонского леса, где намечалось грандиозное, с фейерверком, празднество. Влажно шуршали по мокрому асфальту покрышки, отсвечивали в лужах зажженные фары. Посмотрев в окно «ситроена» на светившийся в вышине стеклянный купол Большого салона, штабс-капитан Хованский зевнул — не выспался после вчерашнего веселья с девочками в «Кафе де Пари».

Рядом, на сафьяне сиденья, развалился плотный апаш с погонялом Хорек — быстрый и ловкий, в рулевых подвязался Жоржик Заноза, а справа от него разместился сам мэтр парижских бандитов фартовый Мишель Богарэ по прозвищу Язва Господня.

До такой вот жизни Семен Ильич пер долго. Помнится, неудачно отобедав в Константинополе, он в древней византийской культуре сразу же разочаровался, и понесла его нелегкая куда подальше — в Париж.

В то время русских там уже обреталось предостаточно. В карманах у них большей частью было пусто, в глазах светилось спокойное бешенство, а хлеб, сахар и папиросы они скупали в неимоверных количествах, уверяя, что скоро все это исчезнет. Когда заканчивалось то немногое, что удалось когда-то укрыть (говорят, даже в заднем проходе) от загребущих лап комиссаров, их мужчины шли на заработки в такси, а женщины — на панель, но работали они неважно — мешало сильно развитое чувство собственной значимости.

Штабс-капитан Хованский тоже знал себе цену и сразу же поселился на Елисейских полях в дорогом отеле «Карлтон». Гостиница была что надо — с великолепным, застланным драгоценными коврами холлом, с уютным, красиво стилизованным под зимний сад рестораном, а главное, длинными, в целях экономии слабо освещенными по ночам коридорами.

Когда на небе загорелись звезды, а Морфей крепко обнял «Карлтон» своим крылом, Хованский натянул сплошное шелковое трико неприметно-серого цвета, прихватил «колбасу» — длинный холщовый мешочек, плотно набитый песком, — и крадучись вышел из номера.