Кара-курт

Весь день палило беспощадное солнце, часам к шести вечера жара стала спадать, чабаны погнали отары на пастбище. Но еще долго небо оставалось светлым, лишь когда стало смеркаться, отряд подошел к колодцу, чтобы напоить лошадей и верблюдов.

Андрей впервые наблюдал, как это делается: брезентовое ведро опускается в колодец на веревке, перекинутой через блок, другой конец веревки привязан или к седлу коня или к сбруе верблюда. Верблюда гонят от колодца, вытаскивают ведро, и так повторяется много раз, пока не напьются все животные. Вода в колодце солоновато-горькая, но верблюды и лошади к ней привыкли, после дневной жары пьют много и жадно.

Пограничникам Самохин приказал выдать суточную норму — по две фляги на человека, дал команду проверить оружие, костры не разводить, питаться сухим пайком: ночью готовить некогда, днем заметен дым, легко себя обнаружить.

Подъехал Хейдар.

— Андрей Петрович, — сказал он, — до большого колодца Курбан-Кую восемьдесят километров в обход по такырам. Напрямую километров пятьдесят. Местами будет трудно — много сыпучки, но есть там и солончаки — такыры. Как пойдем?

— Что посоветуешь ты, Хейдар-ага?

— Когда Хейдар идет к другу, — ответил тот, — Хейдар не боится опоздать: друг его ждет. Ищет Хейдар врага, летит прямо, как птица: враг ждать не будет.

— Ладно, пойдем прямо, — сказал Самохин, хотя хорошо помнил замечание Хейдара, что в пустыне ходят от колодца к колодцу, так как прямо идти опасно, надеяться вэтом случае можно только на ту воду, что взяли с собой.

...С бархана на бархан идет по раскаленным пескам истомленный зноем отряд. Багровым пламенем освещает его спустившееся к горизонту солнце. Причудливые тени, зловещие в кровавом зареве, извиваясь на песчаных застругах словно змеи, ползут вслед, длинными щупальцами хватают за ноги лошадей и верблюдов. Курится на гребнях барханов песок, с жестким шорохом собирается холмиками у оснований встречающихся кое-где высушенных до звона стеблей саксаула.

Солнце село. Сразу же, через каких-нибудь пятнадцать — двадцать минут, наступила темнота, и над барханами зажглись крупные звезды, ярко мерцающие в текучем горячем воздухе. Мерно раскачиваясь, шагают и шагают вперед верблюды. Неутомимой трусцой бежит впереди них ишак Хейдара. Горячий песок осыпается под копытами лошадей.

К рассвету пустыня стала остывать. Барханы отдали свое тепло холодным звездам, рассыпанным в просторах ночного неба, и теперь требовали это тепло от людей и животных, так далеко забравшихся в их владения.

На изнурительной сыпучке спешились, повели коней в поводу. Вышли на такыр — снова в седла, то шагом, то рысью, вперед и вперед, в бесконечные мглистые просторы пустыни — царство протянувшихся до горизонта мертвых песчаных волн.

Небо на востоке стало светлеть, когда караван во главе с конным отрядом пограничников подошел к большому колодцу Курбан-Кую, спрятавшемуся в зарослях саксаула, остановился на дневку. Самохину никогда не приходилось видеть такой саксаул. Стволы его достигали тридцати-сорока сантиметров в обхвате. Но и среди этих толстых стволов не спрячешь отряд: двадцать две лошади, ишак, восемь верблюдов, два десятка людей.

Между двумя грядами барханов нашли лощину, заросшую таким же высоким и частым саксаулом. Едва скрылись в ней, с неумолимой точностью поднялось над горизонтом испепеляющее все живое солнце. Над барханами поплыло горячее марево. Жаркий воздух струился и переливался, как густой прозрачный сироп. Прикосновение его сушило и обжигало. В жгучих струях словно плыли, подняв к небу сухие костлявые руки, покачиваясь и растворяясь в пыльном пламени дня, кусты саксаула. С первых же часов жара стала нестерпимой. В бездействии особенно трудно было ее переносить. Самохин приказал Галиеву послать часовых на гребень бархана, тщательно замаскироваться, сам со старшиной тоже занял удобную позицию, стал наблюдать. Часть бойцов пыталась уснуть, сделав кое-какую тень над головой, остальные чистили оружие, наблюдая за пустыней. Самохин приказал так распределить время, чтобы каждый мог поспать три-четыре часа. Но лечь на песок — все равно что на раскаленную сковородку: пот заливает глаза, а язык, жесткий и шершавый, как рашпиль, пристает к нёбу, задевает за сухие растрескавшиеся губы, Хейдар взял камешек в рот, стал гонять его там языком, чтобы вызвать слюну, Самохин осторожно смочил из своей фляги платок, протер губы, не успел завинтить флягу, платок мгновенно высох. Хейдар выбрал ствол саксаула потолще, у ствола докопался до прохладного влажного песка, с наслаждением потянул в себя свежий воздух. Некоторые солдаты сделали так же, но прошло не больше нескольких десятков секунд, песок у стволов снова стал сухим и горячим.

У колодца Курбан-Кую, так же как и у колодца Ак-Кую, — балаганы чабанов из набросанного на жерди бурьяна, рядом — сгрудившиеся отары овец. Хейдар покачал головой, указывая на стан пастухов, сказал:

— Долго здесь будут: тень у них есть, вода есть, чай в тунчах тоже есть. Пока жара, отдыхать будут.