Я – это я и только я. Я должна быть другой. Дитя, объявшее расплывчатую идею, скоро начало понимать «отличный» как «превосходящий всех остальных». Но когда я выросла, я освободилась от невинных, но ограничивающих останков детских мыслей. Каждый год мое тело взрослело, и каждый год я хранила секрет, обманывая всех вокруг, убеждая их, что я нормальна; хотя внутри мое различие с другими детьми с возрастом лишь увеличивалось.
Успехи в учебе никогда не были моим путем к становлению особенной. Я хотел большего – быть отличной во всем. Это не значило «лучшей во всем». Но и не значило быть слабой. Просто иной. И это был импульс, который заставил меня разорвать многие соединения. Ведомая им, я вредила людям, отчуждала себя, иногда даже заставляла их бояться меня. И он делал меня счастливее, позволял выпустить пар. Мои друзья, мои учителя, даже мои родители всегда дарили мне странную отдаленную похвалу, которая всегда преследует тех, кто явно перестарался. И благодаря всему этому какой-то странный мир воцарялся в моей встревоженной душе.
Было время, когда я почти чувствовала, будто что-то другое владело мной, что-то, что желало вернуться к и первичному Истоку, предопределенному до моего рождения. Как дитя, следовавшее этому желанию, я никогда не могла судить о его правильности. Я только знала, что если подчинюсь ему, то мое желание стать иной воплотится в реальности.
Нечто иное. Нечто, неспособное жить с другими. Нечто, способное лишь ранить. И я пыталась обмануть себя, думая, что это мне выгодно. Но в итоге это не какая-то царственная фигура вытряхнула меня из этого ступора. Это случилось само по себе, почти незаметно для меня.
Это был только один мальчик.
Я всегда была одна, и потому что я позволяла себе верить, что так лучше, я ненавидела его. Но он всегда шел за мной, всегда тащил меня играть в его игры. Когда даже родители отдалились от меня, он всегда был рядом, дарил смех. Он говорил со мной просто так. Поначалу я думала, что у него с головой не все в порядке, но он все равно хватал меня за руку и вел домой. Только он мог так делать. Все-таки он был моим братом.
И тогда я позволила себе надеяться, что дистанция, созданная ради бытия другой, позволит ему задуматься над мыслью, пусть даже несерьезной и мимолетной, что я не ребенок его семьи, что я иной крови. Он всегда должен быть отдален от меня, чтобы взрастить эту мысль. И хотя идея пронзала мое сердце, как шип, я осознала, что потратила много дней на свою одержимость.
Я следовала за братом глазами, куда бы он ни шел. Он никогда не гонял страшных собак, не защищал меня от упреков родителей, не спасал от утопления в реке. Но в итоге мне пришлось признать, что однажды симпатия переросла в любовь. И это заставило меня ненавидеть его еще сильнее. Потому что как я могла чувствовать столь иррациональную любовь к нему? Но не важно, как сильно я отрицала это, я ничего не могла с собой поделать. И обнаружила, что уже жду тех моментов, когда он позовет меня. Для ребенка, которым я была, презрение могло быть лишь эхом моего одиночества.
Как много раз я пыталась собрать волю в кулак и извиниться перед братом? Я смотрела на него сверху вниз так долго, но не могла высказать извинения. Он позволил мне познать что-то лучшее, но ребенок, отбросивший то, что считала шлаком, обнаружила, что не может произнести простые слова благодарности.
Иногда я думаю, что мой брат сделал со мной. Он не пытался устраивать проповеди, а если бы попытался, то обнаружил бы, что я готова. Казалось, полностью изменились чувства без причины, любовь без начала. Но нет.
– Просыпайся, Азака. Ты простудишься.
Я знаю этот голос. Голос скорее мужчины, чем женщины, и когда я слышу его, я медленно открываю глаза. Кто-то держит меня за спину, помогая мне подняться, одновременно глядя мне в лицо. Рука, удерживающая меня, тверда и холодна. Мое зрение все еще расплывается, но я уже более-менее вижу, что уснула в каком-то коридоре, и кто-то пытается разбудить меня.
– Мики… – начинаю шептать я, но быстро одергиваю себя, когда вижу, чьи черные волосы нависли надо мной. Я и Реги Шики оба замечаем имя, которое я собиралась произнести, и вглядываемся друг в друга достаточно долго, чтобы нам обоим стало некомфортно.
Пока Шики неожиданно не отдергивает руку, которой поддерживала меня. С громким хлопком, мое тело падает на деревянный пол, приводя к внезапной белой вспышке боли.
– Что ты, черт возьми, творишь, стерва?! – протестую я, прежде чем встать в самую устрашающую позу.
Шики только бросает на меня ленивый взгляд.