Карач-Мурза

Поклонившись в пояс, он поведал, что господин его шлет сыну боярскому Михаиле Андреевичу Софонову и всем домочадцам его низкий поклон, спрашивает о здоровье и в память дружбы и оказанного ему здесь гостеприимства просит принять этих коней.

– Благодари боярина за память и ласку,– ответил растерявшийся Софонов,– но такого дара я принять не могу ведь этим коням цены нет! Воля твоя,– одного возьму, чтобы было обиды, а прочих гони в обрат!

– Мой господин человек богатый,– промолвил посланный,– у него таких лошадей целые табуны. Он тебя от чистого сердца почтить хочет, и ты его крепко обидишь своим отказом.

– Не могу принять! Что я – разбойник али совести у меня нет?

– Жаль, что не можешь,– невозмутимо сказал Илья.– Коли так, пропадут ни за что хорошие кони.

– Пошто им пропадать?

– Боярин мне велел, ежели ты их взять не схочешь, в обрат не гнать, а пустить на волю, тут же, близ твоего жилья.

– И ты такое исполнишь?!

– Вестимо, исполню! Мне что господином моим приказано, то свято, и гневить его я нипочем не стану.

– Вот задача! Ну, что тут станешь делать? Не пропадать же и впрямь таким лошадям! Ладно, да простит мне Господь,– беру их, но только я теперь Ивану Васильевичу на всю жизнь должник. Кланяйся ему земно, и да будет к нему вовеки милостив Христос! Здоров ли он и где ныне находится?

– Благодарение Богу, боярин здоров и ныне в Орде покупает лошадей. Оттеля он и этих тебе прислал.

– И жена, и детки его здоровы?

– Господь их хранит, боярин.

– А на словах что еще велел он передать?

– Велел сказать, что всех вас вспоминает часто и имеет надежду еще когда-нибудь свидеться.

– А еще что?

– Еще наказывал он тебе довести, госпожа,– ответил Илья, обращаясь к Ирине,– что николи не забудет, как ты его, раненного, выходила, и просит тебя принять вот это, как приняла бы ты от родного брата. – С этими словами он протянул радостно взволнованной Ирине небольшую сафьяновую коробочку, в которой оказался золотой перстень с крупным голубым бриллиантом.

Целый вечер ломал Михаила Андреевич голову, думая, чем бы отблагодарить боярина Снежина за его царские дары, и наконец решил послать ему в подарок единственную свою драгоценность,– оправленную золотом саблю, унаследованную от отца. Но когда, начистив ее как следует, утром он отправился искать боярского стремянного, оказалось, что того уже и след простыл.

Ирина была предусмотрительней. Еще с вечера, отыскав Илью у коновязи, она ему сказала:

– Передай князю своему низкий от меня поклон и скажи ему, что с перстнем, им присланным, доколе жива буду, не расстанусь. А ему дай вот это,– добавила она, снимая с себя золотой нательный крестик,– скажи, что то от сестры и что молитва ее с ним повсюду.

Глава 33

Не отъехав от Кашаевки и десяти верст, Карач-мурза понял, что пустился в путь слишком рано: он был еще очень слаб.

Вначале он этого почти не ощущал и даже довольно долго вел коня рысью; но уже к полудню острые боли в груди и внезапные приступы головокружения едва позволяли ему удерживаться в седле.

Дорога шла безлюдной местностью, и полуденный привал сделали прямо в лесу, на берегу небольшого ручья. Видя, в каком состоянии находится боярин, встревоженный Макар предложил съездить на поиски какого-нибудь села, где можно было бы раздобыть повозку и на ней отвезти его обратно в Ка-шаевку. Но Карач-мурза о возвращении не хотел и слышать. Отлежавшись на прохладной траве и подкрепившись едой, часа через два он почувствовал себя гораздо лучше и снова смог сесть на коня.

Превозмогая слабость и жестокую боль в едва зарубцевавшихся ранах, он продержался в седле до захода солнца, но без посторонней помощи уже не смог сойти на землю, когда, заметив в стороне от дороги одинокую избушку, приютившуюся в гуще деревьев, путники подъехали к ней и попросили ночлега.

Хозяин избы,– высокий старик с белою бородой по пояс,– несмотря на глубокую старость, еще был крепок и подвижен. Молча поглядев на то, как слуги снимали с седла боярина, а потом, уложив его в избе на лавку, расстегнули кафтан, намереваясь перевязывать раны, он выступил вперед:

– А ну, ребята, дайте-кось мне поглядеть. В таких делах я, пожалуй, поболе вашего смыслю.

Внимательно осмотрев больного и не задав ему ни одного вопроса, он присел сбоку на лавку и промолвил: Да… Сохатый добре над тобою поработал, боярин, ехать тебе далее нипочем нельзя: вишь, раны-то снова понабрякли, а одна и вовсе открылась! Лежать бы тебе с этим седмицы две, ну да счастье твое, что сюда заехал. Я тебя в три дня на ноги поставлю. А уж тогда смело скачи в Звенигород.

– Отколе ты знаешь, что еду я в Звенигород? – удивился Карач-мурза.

– Я много чего знаю, боярин,– уклончиво ответил старик. – Проживешь с мое, может, и ты столько знать будешь.

– А сколько же ты прожил?

– Годы мои у Отца небесного записаны. А только князя Мстислава Михайловича я хорошо помню.

– Мстислава Михайловича! Так тебе уже годов девяносто!

– Нет, боярин, как бы за сто не перевалило. Когда преставился князь Мстислав, я уже отцом семейства был.

– А как звать тебя, дедушка?

– Люди зовут Ипатом.