Карач-Мурза

Потрясенная горем Фейзула в первые недели, казалось, помутилась в рассудке. Она была явно неспособна к принятию нужных решений, и их дальнейшей судьбой пришлось распорядиться одному Никите. Верный слуга и друг погибшего князя хорошо понимал, что им нельзя оставаться в уединенном северном улусе после того, как вся орда великого хана Мубарека откочевала далеко на юг: это было небезопасно, пока жив был убийца Василия, а кроме того, все здесь напоминало Фейзуле о страшном событии,– ее душевная рана всегда оставалась бы открытой, постепенно лишая ее остатков воли к жизни. И потому Никита принял единственно правильное решение: увезти осиротевшую семью князя Василия в улус хана Чимтая, где она имела бы надежную защиту и где Фейзула, в привычной с детства обстановке и в кругу родных, легче могла бы пересилить свое горе.

Но когда Никита попробовал заговорить об этом с Фейзулой, она решительно заявила, что не покинет могилы мужа.

*Очевидно, при погребении Чингисхана были приняты и другие предосторожности, потому что советские археологи, недавно обнаружившие эту могилу, тела в ней не нашли.

**Этот курган существовал в Оренбургской губернии до наших дней и назывался у окрестных жителей «княжьим курганом», хотя всякая память о том, кто под ним похоронен, давно исчезла.

Потребовалось много мягкой настойчивости, ума и времени, чтобы пробудить благоразумие в отчаявшейся женщине, но все же Никите это удалось. И однажды, целое утро пролежав ничком на кургане Василия, как бы прощаясь с дорогим ей прахом, Фейзула возвратилась в шатер с воспаленными от слез глазами и сказала, что ради безопасности сына и ради его будущего она готова уехать.

Никита не замедлил воспользоваться ее согласием, тем более что времени терять было нельзя: на пороге стояла осень, а от берегов Исети до Мангышлакского полуострова, где находилась ставка хана Чимтая, путь был не близкий. Когда прибыли они к берегам Хвалынского моря, здесь уже бушевали холодные зимние ветры, а оставленный ими Новый Карачев давно был засыпан снегом по самые крыши.

В стойбище хана Чимтая, где уже знали о гибели князя Василия, их приняли как своих. Особенно много душевного тепла и заботы уделила осиротевшей семье ханум Кудан-Кичик,– старая подруга Фейзулы и жена ее брата Туй-ходжи-оглана. По ее настоянию их юрты были поставлены рядом, что позволяло молодым женщинам все время быть вместе. И мало-помалу веселой и говорливой Кичик удалось победить отчаянье Фейзулы и вывести ее из состояния тупого равнодушия ко всему окружающему. Правда, ее навсегда покинула прежняя жизнерадостность, и она поклялась себе, что больше не выйдет замуж, но все же, когда наступило новое лето, глаза ее уже не были красны от слез, и, сидя рядом с Кичик, у входа в шатер, она с улыбкою примиренности часами могла наблюдать, как у ног ее ползали по горячему песку маленькие Карач и Тохтамыш. Когда одному из них, после долгих усилий, удавалось встать на ноги и сделать неуверенный, валкий шажок,– другой ревниво старался опрокинуть его на землю. Но все же первым начал ходить Карач-мурза: как-никак, он был на три месяца старше своего двоюродного брата.

Минул еще год, и пришли новые перемены: умер хан Мубарек-ходжа и на собравшемся курултае великим ханом Белой Орды был провозглашен Чимтай. Ставка его перешла в город Сыгнак, а Мангышлакский улус наследовал Туй-ходжа-оглан. Фейзула, которой предстояло решить,– ехать ли с отцом или оставаться с братом, почти без колебаний остановилась на последнем. Душевная рана ее была еще так свежа, что ее пугала жизнь в большом и шумном городе, к тому же не хотелось расставаться с Кичик. Она боялась, что отец не посчитается с ее желанием и попросту прикажет ей следовать за собой, но Чимтай, выслушав ее, лишь сказал:

– Пусть будет так. Пока твой сын мал, оставайся тут. Но когда тело его окрепнет и разум созреет для того, чтобы вмещать знания, ты привезешь его в Сыгнак. Я позабочусь о его воспитании и о его будущем.

*Хвалынcким морем тогда называлось Каспийское.

**Курултай – верховный совет татарской знати, собиравшийся иногда для решения особо важных государственных и инастических дел.

Чимтай, как известно, был миролюбив и с соседями своими старался ладить. Это ему удавалось без особого труда, ибо его современник, золотоордынский хан Джанибек, тоже не стремился к подавлению Белой Орды. Таким образом, в отношениях между обоими татарскими царствами, на пятнадцать лет, то есть до смерти Чимтая, наступил период затишья, и как детство, так и юношество Карач-мурзы протекли в мирной обстановке. До тринадцатилетнего возраста он не покидал Мангышлакского ханства и воспитывался как всякий татарский мальчик – будущий воин. Высокое происхождение не избавляло его от прохождения этой общей суровой школы,– наоборот, налагало обязательство пройти ее полнее и лучше других. К двенадцати годам он уже во всем был привычен к кочевой и походной жизни, отлично скакал на любом коне, метко стрелял из лука и саблей перерубал водяную струю с такой ловкостью, что не отбрызгивалась ни одна капля.