Карачун

Да, перочинным ножом деревья рубить не будешь… Или хотя бы сучья. Валежника хватало, конечно, но все это были тонкие ветки и сучки, которые прогорели бы за четверть часа. Доставать их из-под снега было противно и холодно рукам, а от наклонов еще и кружилась голова — Зимин раза два нырнул носом в снег. Еще трудней оказалось их ломать: если толщина сучка была хоть сколько-нибудь подходящей, он отказывался разламываться о коленку. Кто пробовал — тот знает, каково это: со всей дури врезать себе по коленке толстой палкой, которая при этом не сломается.

Старика не было, и Зимин даже забеспокоился: а почему это он ушел? Бросил его тут в лесу одного… Только лешие зыркают из сугробов зелеными, как у волков, глазами. И молчат.

Напоследок Зимину повезло — он нашел выступавший из-под снега сломанный ствол сосенки, примерно в обхват ладоней. Отодрать его от пенька было непросто, но с этим перочинный нож справился, хотя и не сразу. Нечего было и думать о том, чтобы его распилить, но Зимин решил, что бревнышко можно двигать в костер по мере сгорания.

На то, чтобы стащить сосенку с места, сил у Зимина осталось маловато. Полюбоваться на это зрелище слетелись невидимые ведьмы, да и призраки похохатывали откуда-то сверху.

— Не смешно! — бросил им Зимин, едва переводя дыхание.

И когда он добрался до своего иглу, то без сил опустился в снег, вытирая пот со лба.

Руки снова перестали чувствовать холод, но Зимин решил отогреть их над огнем. Встать оказалось намного трудней, чем представлялось. Он несколько раз собирал волю в кулак — как по утрам при звуках будильника, — но не двигался с места. Но как только за деревом ему померещился вернувшийся старик в рубище, Зимин поднялся и принялся складывать костер. И, чтобы не сидеть на снегу, который быстро и охотно вытягивал тепло из живого тела, пришлось еще нарезать немного лапника.

В общем, слепленное из снега кресло, обложенное еловыми ветками и застеленное мушкетерским плащом, показалось Зимину ложем Марии-Антуанетты, на котором не хватало лишь Марии-Антуанетты.

С огнем сначала получалось плохо: сырые дрова не хотели разгораться. Как только выгорал бензин, костер гас. Зимин переложил его несколько раз, прежде чем занялись сучья потолще. И только когда пламя обрело уверенность, а в глубине костра появились светящиеся насквозь угли, он рискнул положить в костер главный трофей — сосновый ствол.

Руки отогрелись легко и болели недолго. Зимин стащил с головы шарф и подвесил его на воткнутой в землю палке — чтобы просушить. Носки из верблюжьей шерсти остались без подошвы: вытерлись напрочь. А казалось бы — снег, не асфальт… Зимин подумал, что, когда отдохнет, вырежет из одеяла стельки.

Он с наслаждением снял узкие ботинки и вытянул ноги в сторону огня. Хорошо…

Старик вышел к костру не таясь.

— Пришел? — спросил Зимин, поднимая лицо и чувствуя себя боссом в кресле, закинувшим ноги на стол.

Старик промолчал, сел рядом и обхватил колени руками.

— Греться у моего костра все горазды. А вот помочь дров собрать что-то никого не нашлось… — проворчал Зимин, ощущая, как от тепла глаза слипаются и голова падает на грудь. А что? Можно немного и подремать… Огонь довольно облизывал бревнышко, как пацан эскимо.

— Подремли, подремли… Я разбужу в случае чего.

— Шутишь?

— Наверное.

— Обманешь ведь, подлый… А я такой… доверчивый, да… — Зимин зевнул.

Невидимые ведьмы бабочками слетались на огонь, раздувая его невидимыми метлами. Призраки в серых саванах прятались за деревьями, с любопытством глядя на веселое, потрескивающее пламя. И даже лешие зашевелились: вытягивали шеи, скептически хмурили кустистые брови, удивляясь то ли наглости Зимина, то ли его находчивости.

— Слушай, — Зимин стряхнул сон с лица, — скажи честно: ты мне послан в наказание за то, что я теще сказал?

— Меня никто не посылает, я прихожу сам, — с достоинством фыркнул старик. — И мне совершенно все равно, что ты сказал теще.

— Ну да, — Зимин достал из-за пазухи сигареты. — Покурить не хочешь?

— Давай, — к его удивлению согласился старик.

Зимин прикурил от горящей веточки и протянул ее старику.

— Ну подумай сам: зачем силе, укорачивающей день, заниматься чьим-то воспитанием, придумывать какие-то наказания? Это слишком мелко.

— А как же божья кара? — Зимин выдохнул дым вверх, прямо в рой маленьких белых бесенят, спустившихся поглядеть на костер. — Говорят ведь: «бог наказал».

— Я не бог. И если бог, о котором ты говоришь, кого-то наказывает, то какой же он мелочный тип. Представь: подслушивает, подсматривает, записывает в блокнот, чтобы ничего не забыть. Смешно.

— А кто ты, если не бог? Может, враг человеческого рода?

— Человеческий род много о себе думает, — изрек старик, пуская красивое колечко дыма, — если считает, что я стану с ним враждовать.

Бревнышко в костре занялось и стрельнуло смолой вверх: маленькие белые бесенята на миг смешались с маленькими рыжими бесенятами. Невидимые ведьмы, которые осторожно подбирались к огню, в испуге порскнули в разные стороны.