Многие музыкальные обозреватели, например критик Жан д’Удин, считают танец материальным выражением присущего музыке движения. По словам этого критика, «выразительная жестикуляция дирижера тоже является танцем». В таком свете вполне допустимо рассматривать и дирижерскую пластику Караяна, и тогда станет понятно, каким образом ему удается так зачаровать аудиторию. Подобно великому балетному танцору, он в жестах выражает характер музыки, которой дирижирует, делает ее понятной слушателям, а также и исполнителям, что́ они всегда признают. В определенном смысле каждый дирижер, конечно, разъясняет оркестрантам музыку через движение. Но не всякий дирижер разъясняет смысл исполняемого произведения, потому что далеко не всякий дирижер-Караян. Караян не указывает исполнителям, когда нужно останавливаться или начинать, не отмеряет он и такты привычным помахиванием палочки. Такие дирижерские подсказки вообще-то необходимы большинству исполнителей, но совершенно излишни, когда выступление подготовлено репетициями настолько, насколько бывают подготовлены выступления Западноберлинского филармонического оркестра с Караяном.
Самая важная особенность «дирижирования-танца», характерного для Караяна (и в меньшей степени для нескольких других дирижеров), заключается в том, что движения, жесты не являются самовыражением. В жестах Караян выражает не себя, но природу музыки. Здесь опять напрашиваются аналогии с танцем: движения и позы танцора лишь в незначительной степени могут сочетаться с его самовыражением: правильно воспринятые, они составляют часть логики выражения так же, как и слова драматического актера передают не его собственные чувства, а чувства его героя и связаны в первую очередь со всей пьесой, а не с личной жизнью исполнителя. Можно неверно истолковать поведение Караяна за дирижерским пультом и считать, что Караян выражает только самого себя, поскольку именно это свойственно многим дирижерам. Однако отсюда напрашивается вывод, будто Караян ничего не чувствует, будто он глух к эмоциональным колебаниям музыки. И те бесчисленные критики, которые обвиняют Караяна именно в этой холодности и бесчувственности, просто не смогли понять того, что делает этот дирижер.
Караян дирижирует так, что в крупном произведении, например симфонии Брукнера, внимание слушателей не отвлекают детали исполнения — там вступление кларнета, здесь соло валторны. Аудитория не замечает механику исполнения, то, как дирижер старается объединить музыкантов, заставить их вступать и смолкать в нужные моменты, играть громче или тише. Почти все подобные детали прорабатываются на репетициях, и это оставляет дирижеру возможность на концерте сообщать логику развития всей симфонии музыкантам, а одновременно и слушателям. Симфонии Брукнера складываются не из переклички музыкальных инструментов, а из по-разному организованных звуковых блоков, и именно логику этой организации и старается Караян выявить в своих жестах.
Отрицать то сильнейшее впечатление, которое Караян производит на зрителей театров и концертных залов, невозможно. Помимо чисто музыкального таланта, Караян обладает удивительной способностью показать оркестр во всем блеске, а также привести слушателей в состояние «восторженного напряжения». Именно эта театральность делает Караяна суперзвездой, но одновременно она вызывает нападки тех, кто считает, что дирижерам следует поменьше думать о производимом впечатлении.