Каракалла. Иисус Навин

– Счастлив художник, имевший подобную модель! Произведение, достойное старого лучшего времени и мастера эпохи Апеллеса. То, что у тебя отнято, благородная женщина, в лице твоей дочери, не имело ничего себе равного, и никакое горе недостаточно велико для того, чтобы оплакать вполне эту потерю. Но божество, которое берет, умеет также и давать, и посредством этого портрета спасает для тебя часть того, что ты любила в своей дочери. Но этот портрет имеет значение и для дела Мелиссы, потому что император – тонкий знаток искусства. А к числу недостатков его времени, огорчающих его думу, принадлежит также и бессилие, постигшее творчество новейших художников. Для мастера, создавшего этот портрет, будет легче испросить помилование, чем для какого–нибудь высокородного вельможи. Сверх того, живописец, подобный Александру, пригодится для пинакотеки в сооружаемых им великолепных банях на Тибре. Если ты вверишь мне свое сокровище на завтрашний день…

Здесь Вереника перебила его резким «нет» и, как бы защищая портрет, положила руку на его рамку.

Однако же Филострат не унялся и продолжал тоном горького разочарования:

– Этот портрет принадлежит тебе, и кто может порицать тебя за твой отказ? Итак, мы должны попробовать достигнуть цели без этого могущественнейшего из всех союзников.

Между тем глаза Вереники не отрывались от лица ее умершей дочери и все более и более погружались в созерцание прекрасных выразительных ее черт. Как она сама, так и остальные безмолвствовали.

Наконец она медленно повернула голову к Мелиссе, которая в смущении не смела поднять глаз, и тихо сказала:

– Она во многом имела с тобою сходство. Божество создало ее для того, чтобы она распространяла счастье и свет вокруг себя. Там, где она могла осушить слезы, она делала это с удовольствием. Портрет, конечно, нем, но он тем не менее повелевает мне поступить так, как поступила бы сама Коринна. Если произведение Александра в самом деле может побудить императора оказать милость, то пусть… Настаиваешь ли ты, Филострат, на своем мнении?

– Да, – ответил он решительно. – Лучшего ходатая за художника, чем это произведение, не может быть!

Вереника выпрямилась и сказала:

– Ну так хорошо! Завтра, в самую раннюю пору, портрет будет доставлен тебе в Серапеум. Пусть изображение умершей пропадет, если оно может спасти живого человека, который его так прекрасно создал. – С этими словами она, не глядя на философа, подала ему руку и быстро вышла из комнаты.

Мелисса поспешила вслед за нею и, переполненная благодарною любовью к плачущей женщине, вскричала:

– Не плачь, я знаю нечто, что может утешить тебя лучше, нежели произведение моего брата! Я разумею живой портрет твоей Коринны. Похожая на нее девушка… она живет здесь, в Александрии.

– Агафья, дочь Зенона? – спросила Вереника и, когда Мелисса дала утвердительный ответ, продолжала с прерывающимся дыханием: – Благодарю тебя, девушка, за твою доброту, но и это дитя для меня потеряно.

При этих словах она громко застонала и затем бросилась на диван с тихим восклицанием: «Я хочу остаться одна!»

Мелисса тихонько вышла в соседнюю комнату, и Филострат, который стоял между тем глубоко погруженный в созерцание портрета Коринны, простился с нею.

Отослав дожидавшийся его императорский экипаж, он пошел домой пешком такой веселый и довольный собою, каким он не чувствовал себя уже давно.

Отдохнув в уединении некоторое время, Вереника снова позвала к себе Мелиссу и ухаживала за своею молодою гостьей, как будто в лице последней ей была возвращена на короткое время ее любимая потерянная дочь.

Она позволила девушке позвать Аргутиса, и после того как и она со своей стороны уверила этого преданного человека, что все обещает благополучный исход, она отпустила его с приказанием идти домой и быть готовым к услугам своей молодой госпоже, которая пока останется в ее доме, под ее покровительством.

Как только Аргутис оставил их, Вереника приказала служанке Иоанне позвать своего брата.

Между тем как эта последняя исполняла поручение, матрона сообщила девушке, что эти брат и сестра – христиане. Они дети вольноотпущенника их дома и родились свободными. Иоанн уже в ранней юности оказался таким способным, что пришлось уступить его желанию и позволить ему приготовиться к адвокатскому поприщу. Теперь он принадлежит к числу самых уважаемых адвокатов в городе, но свое замечательное красноречие, которое он выработал не только в Александрии, но и в Карфагене, он охотнее всего предоставляет к услугам христиан. В свободные часы он посещает темницы осужденных и раздает им богатую милостыню из тех заработков, которые доставляет его адвокатская практика между богатыми людьми. Он как раз такой человек, чтобы посетить близких Мелиссы, оживить их новою надеждой и передать им ее поклон.