Карамболь

— Мы прекрасно понимаем, что это может означать, — сухо констатировал Рейнхарт. — Предположить, что произошло, нетрудно. Арон Келлер в субботу улетел в Нью-Йорк. В гостинице, где он снял номер, его нет, мы обменялись с ними несколькими факсами. Где находится Клаусен, нам неизвестно. Никаких следов, но он, судя по всему, не сбежал. Паспорт и даже бумажник остались лежать у него дома. У меня есть, собственно, только одна теория… что Келлер его прикончил. Убил его и где-нибудь закопал. Сожалею, но боюсь, что… боюсь, что вам не удастся встретиться с убийцей сына с глазу на глаз.

Ван Вейтерен отпил глоток пива и посмотрел в окно. Прошло полминуты.

— Нам остается надеяться на то, что мы постепенно отыщем его тело, — сказал Рейнхарт, сам толком не понимая, зачем он это говорит. Будто в его словах содержалось какое-то утешение. Получить возможность увидеть тело человека, убившего твоего сына? Абсурд. Чудовищно.

Ван Вейтерен не ответил. Рейнхарт рассматривал собственные руки, мучительно пытаясь подобрать слова.

— У меня есть его фотография, — под конец проговорил он. — Если хотите, можете на нее взглянуть. Кстати, и на Келлера тоже.

Он достал из портфеля две фотокопии и протянул комиссару. Тот немного посмотрел на них, наморщив лоб, а затем вернул.

— Зачем же Келлеру понадобилось его убивать? — спросил он.

Рейнхарт пожал плечами:

— Не знаю. Он ведь, наверное, получил деньги, иначе едва ли смог бы удрать в Нью-Йорк… так мне, по крайней мере, думается. Тут, конечно, можно строить разные догадки. Скажем, Клаусен каким-то образом узнал, кто он такой. Келлер довольно странный тип… и он знал, что Клаусен не боится убивать. Просто-напросто решил не рисковать. Если Клаусен действительно узнал, кто его шантажирует, то Келлер наверняка понимал, что его жизнь в опасности.

Ван Вейтерен закрыл глаза и слабо кивнул. Еще полминуты прошло в молчании. Рейнхарт оставил судорожные поиски светлых моментов и попробовал представить себе, каково сейчас комиссару. Конечно, он, в той или иной степени, думал об этом все время, и оттого, что сейчас сконцентрировался на этих мыслях, легче ему не стало. Уже только одно убийство сына… а затем еще убийцу устраняет другой преступник, в каком-то смысле столь же повинный в смерти Эриха. Или нельзя рассматривать это таким образом? Играет ли это какую-нибудь роль? Имеют ли подобные вещи вообще какое-нибудь значение, когда речь идет о твоем сыне?

К ответам он так и не пришел. Даже не приблизился.

В любом случае, как ни смотри, Эрих Ван Вейтерен оказался лишь пешкой в игре, не имевшей к нему никакого отношения. «Какая бессмысленная смерть, — думал Рейнхарт. — Совершенно ненужная жертва… единственный, кто, вероятно, выиграл от его смерти, это Келлер, который, очевидно, повысил цену за свои грязные сведения, когда у Клаусена на совести оказалась еще одна жизнь».

«Чересчур хреново, — подумал он в пятидесятый раз за этот мрачный день. — Режиссер из преисподней вновь нанес удар».

— Что вы намерены делать? — спросил Ван Вейтерен.

— Мы объявили там Келлера в розыск, — ответил Рейнхарт. — Естественно. Возможно, кому-то придется туда поехать, рано или поздно… хотя страна большая. А у него ведь достаточно денег, чтобы некоторое время протянуть.

Ван Вейтерен выпрямил спину и снова посмотрел в окно.

— Здорово метет, — сказал он. — В любом случае, спасибо, вы сделали все что могли. Давай будем поддерживать контакт, мне все-таки хочется знать, как пойдут дела.

— Разумеется, — ответил Рейнхарт.

Оставляя комиссара за столом, он впервые за двадцать лет чувствовал, что ему хочется плакать.

35

Вечер среды и половину вторника он провел на старой вилле в стиле модерн в квартале Дейкстра. Кранце купил целую частную библиотеку, продававшуюся после смерти хозяина; ему предстояло рассмотреть, оценить и упаковать в ящики приблизительно четыре с половиной тысячи томов. Как всегда, следовало учитывать три категории: книги сомнительной ценности, которые трудно продать (для сбыта на вес); книги, которые могут стать украшением букинистического магазина и в будущем, возможно, найдут своего покупателя (не более двух-трех сотен, если принять во внимание вместимость магазина); а также книги, которые ему хотелось бы видеть на собственной книжной полке (максимум пять — со временем он научился обращать моральные вопросы в отчетливые целые числа).

Было довольно приятно расхаживать по этому буржуазному жилищу (если он не ошибся при изучении генеалогии, семья в нескольких поколениях состояла из юристов и членов суда второй инстанции) и перелистывать старые книги. Их никто не торопил, а наследственная подагра Кранце позволяла ему теперь заниматься только работой, которую можно было выполнять сидя. Или лежа. Однако тот все же сперва убедился в том, что в их приобретении отсутствуют научные журналы семнадцатого и восемнадцатого веков — эта узкая область стала на склоне лет его истинным (и, как с сожалением констатировал Ван Вейтерен, единственным) жизненным интересом.