Карамельные сны

Очень похожие друг на друга, одинаково седые и одинаково ясноглазые старички (на вид им было далеко за шестьдесят) проводили меня на чистую, хотя и весьма скромно обставленную кухню, усадили на табурет и приготовились слушать. Меня не покидало странное ощущение, что сидевшие передо мной люди не муж и жена, а брат и сестра, так похоже, согласованно и синхронно они все делали. Если один поворачивал голову или наклонял ее набок, можно было не сомневаться в том, что и другой в ту же минуту сделает точно так. Если один поджимал губы и пожимал плечами, то и другой сразу же повторит его движение.

Незаметно оглядывая обстановку — очень скромная кухня, даже холодильник допотопный — «Буран», и никакой современной техники (интересно, на что же Гонопольские тратили деньги, которые ежемесячно присылал Максим?), я тараторила с дежурно-вежливой интонацией профессионального юриста:

— …таким образом, вам необходимо подать нотариусу заявление в установленной форме и пройти все процедуры — только после этого вы, совместно со вдовой вашего сына, получите право распоряжаться его имуществом. Простите, что приходится напоминать вам о столь печальных событиях, как гибель Максима, но жизнь идет… Имущество очень солидное, требует управления и контроля, вам следует собраться и решить, как с ним поступить… ведь Максим не оставил завещания.

— Нет, — вздохнули старички. — Какое завещание? Ведь он не знал…

— Совершенно верно, и именно поэтому всем вам, его близким, нужно прийти к определенному соглашению…

— Почему же только нам троим? — нахмурились старички.

— Я уже объясняла — потому что вы наследники первой очереди. По закону, наследниками первой очереди являются дети, супруг и родители наследодателя… Так вот, я и говорю, что вам с Мариной… с Мариной Георгиевной…

— Не знаем мы такой женщины! — отрезали старички.

Я удивилась:

— Как это? Вы не знаете, что жену… вдову вашего сына зовут Марина…

Меня перебили:

— Не знаем и знать не хотим! — Старички повернули головы и кивнули друг другу, а потом так же одновременно встали и высоко задрали подбородки — ни дать ни взять цирковые собачки. — Эта женщина для нас не существует. И никогда не существовала. Она — воплощение зла, и Максимка из-за нее стал настоящим поганцем! — сказали они, еле заметно отбивая такт по покрывавшей стол клеенке.

— Послушайте, но это все эмоции, а по закону…

Старички замотали головами, как одуванчики на ветру:

— Что нам ваш закон? Это фикция. Есть только один закон, человеческий. Почитай отца и мать своих, не укради, не прелюбодействуй, не возжелай жены ближнего своего — вот закон. Максим нарушил его. А кто-то другой наказал самого Максима, нарушив закон «не убий»…

Они говорили так слаженно, так привычно уступая друг другу, что в конечном счете я не поняла, кто у них главный.

— Хорошо, если вы до сих пор не хотите простить сына, это ваше дело, — втолковывала я им. — Хотя есть еще одна заповедь, пусть и не занесенная в скрижали, она называется «Будь милосердным», тем более милосердным к родному и единственному ребенку. Максим умер, а вы все еще таите на него зло в сердце своем — мне кажется, это тоже не совсем правильно. Не хочу быть моралисткой, я сама не святая… Но мне кажется, если Максим, воспоминания о нем — самое ценное, что осталось у вас от него самого… то вам нужно отпустить все обиды. Простите его.

Старики смотрели на меня безо всяких эмоций. Мне пришлось оборвать свою речь — я поняла, что у них обоих железные характеры. Ни слезинки не обронили они при воспоминаниях о сыне, а ведь память о нем должна была быть еще свежа! И меня кольнула неприязнь к этим стойким оловянным солдатикам. Не то чтобы я их прямо возненавидела — но так, укол, которого нельзя не заметить. Ведь у них был один сын…

— У вас есть дети? — спросили они меня вдруг.

— Нет.

— Значит, вам пока не дано узнать, как это больно и страшно, когда вас предает собственная кровь. Иначе бы вам не пришлось говорить о прощении.

Я вдруг вспомнила своего отца. Он женился вскоре после смерти мамы — и связь между нами прервалась по моей инициативе, потому что это именно я, я не смогла простить его… И все-таки нет! Здесь было другое. Отец не проявлял особого желания сблизиться со мной — он стал обыкновенным старым человеком, несмело ласкающим плечи расчетливой молодой стервы, и, кроме этих плеч и запаха ее духов, отца перестало волновать что-либо еще. Хотя, если бы он мне позвонил… кто знает? Может быть, все еще могло измениться.

— Вы так уверенно говорите о предательстве, словно ваш сын действительно совершил что-то страшное. А ведь на его счету всего два «преступления»: Максим отказался поступать в институт по вашему выбору — раз, и женился на девушке, которая была замужем за его другом, — два. И все…

— Нет, не все! — тихо воскликнули старички. — Совсем не все!