Карандаш плотника

В тот же день он явился к сержанту Ландесе. Мой сержант, я хотел бы просить вас о личном одолжении. В чем дело, Эрбаль? Сержант Ланде-са ценил его. Эрбаль всегда без лишних рассуждений выполнял любой приказ. Они хорошо понимали друг друга. В детстве оба хлебнули лиха. Я вот о чем хотел вас просить, мой сержант, пособите мне перевестись в Корунью. У меня там сестра живет, и муж ее колотит, я поселюсь у них, чтобы чуть укротить его норов. О чем разговор, Эрбаль! И двинь ему по яйцам – от меня тоже. Сержант Ландеса написал нужную бумагу и поставил на нее печать, потому что сержант Ландеса по непонятной причине имел куда больше власти, чем полагалось ему по званию. Затем Эрбаль отправился к офицеру, в обязанности которого входило утверждение переводов внутри корпуса. Был он человеком дотошным и подозрительным, из тех, что полагают, будто их работа состоит в том, чтобы вставлять всем палки в колеса, и что это и есть важнейшая из всех задач. Когда Эрбаль сообщил ему о своем желании оформить перевод в тюрьму Коруньи, офицер, не дав ему договорить, вскочил с места и произнес пылкую речь. Мы ведем беспощадную войну со злом, от нашей победы зависит судьба всего христианского мира, тысячи людей в этот миг рискуют жизнью в окопах. А здесь, чем занимаются здесь? Строчат какие-то прошения. Бабьи забавы. Добровольцев, добровольцев, рвущихся в бой за Господа нашего, вот кого желал бы я видеть выстроившимися в длинную очередь у дверей этого кабинета. И тогда Эрбаль протянул ему бумагу, подписанную сержантом Ландесой, и офицер побледнел. Какого черта вы сразу не сказали, что работаете на разведку? И художник шепнул ему, словно от души забавляясь происходящим: Скажи ему, что в твою задачу не входит пустая болтовня. Но Эрбаль промолчал. Завтра вы должны явиться к новому месту службы. И забудьте все, что здесь услышали. Главное наше сражение происходит в тылу.

9

В тюрьме города Коруньи сидели сотни заключенных. Казалось, дело здесь было организовано куда лучше, поставлено почти что на промышленные рельсы. Даже ночные выдергивания. Смертников обычно далеко не возили, все происходило на Крысином поле у самого моря. Во время казни лучи Геркулесова маяка, похожие на крылья ветряной мельницы, выхватывали из мрака белые рубашки приговоренных. Море рычало в скалистых берегах – от мыса Эрминии до Сан-Амаро, – как взбесившаяся корова, которая мечется в окнах коровника, где давно опустели кормушки. После каждого залпа наступала тишина – ни крика, ни стона. Пока снова не начинался монотонный, как литания, рев бешеной коровы.

Среди забав ночных палачей была и такая, как отсроченная смерть. Иногда кто-нибудь из узников, обреченных на гибель, выживал, кого-нибудь пуля щадила. Но эта удача, эта ненароком дарованная жизнь делала положение жертвы еще более трагическим – и в самый миг спасения, и позже. В миг спасения – потому что крошечная и своенравная надежда мешала ему, словно булыжник на дороге, сострадать тем, кто шел в одной с ним связке. Позже – потому что тот, кто возвращался, в глазах своих нес память о пережитом ужасе.

Однажды в самом начале сентября, ближе к вечеру, когда Эрбаль одиноко сидел в сторожевой башенке и следил за полетом баклана, голос художника сказал ему: Нынче ночью постарайся вызваться добровольцем. И Эрбаль, без опасения быть услышанным, гневно крикнул: Отстань! Да ты что, Эрбаль, неужто хочешь отречься от него? Это теперь-то? Отстань, художник, знал бы ты, как он на меня смотрит. Будто по шприцу в каждый глаз вкалывает. Он считает, что, когда Мариса приходит на свидание, я нарочно вклиниваюсь между ними, чтобы подслушать, о чем они говорят, и не позволяю им коснуться друг друга даже кончиками пальцев. Этот тип понятия не имеет, что такое приказ! Ну ведь ты мог бы, возразил ему художник, хоть изредка притворяться слепым. Я так и сделал, сам знаешь, что я так и сделал – и даже разрешил им соединить кончики пальцев.

А о чем они говорили? – спросила Мария да Виситасау, о чем они говорили, когда соединили кончики пальцев?

Там было очень шумно. Столько заключенных и посетителей, что, кричи не кричи, все одно плохо слышно. Но говорили они те вещи, которые обычно и говорят друг другу влюбленные, только еще чуднее.

Он сказал, что, когда выйдет на свободу, поедет в Порто на рынок Бельяо и купит ей мешочек с разноцветными бобами – теми, что у нас называют диковинками.

Она сказала, что подарит ему мешочек с часами и минутами. Что она знает одного торговца из Валенсы, который продает потерянное время.

Он сказал, что у них будет дочка и она будет писать стихи.

Она сказала, что ей приснилось, будто у них уже много лет как есть сынок, что он уплыл на корабле в Америку и стал скрипачом.

А я подумал, что от таких профессий в наши времена толку не слишком много.