Карандаш плотника

Добрый вечер. Я майор Да Барка, невозмутимо отрекомендовался он портье. Две комнаты, пожалуйста, одну нам с женой, другую – для сопровождающих. Хорошо. Тогда мы поднимемся туда. Нужные сведения вы получите у сержанта.

К вашим услугам, господин майор! Спокойной ночи, сеньора. Приятного отдыха.

Спокойной ночи, майор Да Барка, сказал Эрбаль, щелкнув каблуками, как предписано уставом. Потом слегка наклонил голову: Спокойной ночи, сеньора.

Сержант Гарсиа предъявил свои документы. Он сказал портье:

Просьба не беспокоить майора ни в коем случае. По любому срочному делу обращайтесь ко мне.

Это была очень длинная ночь, рассказывал Эрбаль Марии да Виситасау. По крайней мере для нас. А им она, надо полагать, показалась куда какой короткой.

Не думаю, что наши голубки захотят упорхнуть, сказал сержант, заходя к себе в номер. Но рисковать не стоит.

Так что всю ночь они по очереди подслушивали под дверью.

Я вызываюсь добровольцем – буду дежурить в первую смену, заявил сержант Гарсиа и многозначительно подмигнул Эрбалю. Три раза! – с довольным видом сообщил он, вернувшись. Жаль только, что в двери нет дырочки.

Если бы в двери была дырочка, конвоиры увидели бы на постели два обнаженных тела, а еще они увидели бы, что на шее у нее повязана та самая косынка, которую когда-то она приносила Даниэлю в тюрьму.

Мне показалось, будто кто-то плакал, рассказывал Эрбаль Марии да Виситасау. Правда, ночь была ветреной и море громко играло на своем аккордеоне.

Потом и я услышал скрип пружинного матраса.

Очень рано, на рассвете, сержант постучал в их дверь. После долгой бессонной ночи он уже не был так твердо, как накануне, уверен в том, что поступил правильно. Под утро он нервно кружил вокруг собственной кровати.

Капрал, вы и вправду знали, что задумал доктор?

Кое-что знал, соврал Эрбаль.

Только не проболтайтесь об этом никогда и никому, даже собственной жене, предупредил сержант, вдруг сделавшись очень серьезным.

У меня нет жены, сказал Эрбаль.

Тем лучше. Пора!

Продолжая играть взятые на себя роли, они с видом заговорщиков покинули гостиницу. Если бы портьє вышел следом за ними, то увидел бы, как Да Барка снова превратился в арестанта и как на него надели наручники. По улицам вяло слонялись рассветные тени, словно нелепый и унылый мусор, оставшийся после развеселой ночи, наполненной пением аккордеонов на набережной.

У пристани фотограф из эмигрантов, не успев сообразить что к чему, предложил им сфотографироваться. Сержант резко его одернул:

Не видишь, что это арестант?

Его везут в Сан-Симон?

А тебе какое дело?

Оттуда почти никто не возвращается. Позвольте, я их сфотографирую.

Никто не возвращается? – переспросил доктор, и в улыбке его мелькнула неожиданная бесшабашность. А ведь этот остров – колыбель романтизма, сеньоры! Там написано одно из лучших стихотворений – лучших за всю историю человечества! [26]

Теперь это могила, прошептал фотограф.

Ну? – прикрикнул на него сержант. Чего ты ждешь? Снимай побыстрей, только чтобы наручников не было видно!

Он обнял ее за плечи, а она повернулась так, чтобы заслонить наручники. Они словно срослись друг с другом на фоне моря. Круги под глазами – след первой брачной ночи. Неуверенно, будто выполняя непреложный ритуал, фотограф попросил их улыбнуться.

В последний раз я видел ее с якорной стоянки, рассказывал Эрбаль Марии да Виситасау. Мы поднялись на баркас. А она застыла там, на причале, одинокая, рядом с причальной тумбой. И ветер теребил длинные рыжие пряди.

Он стоял на баркасе в полный рост и не отрывал глаз от жены. А я, совсем пав духом, в состоянии, близком к отчаянию, сидел на корме. Должно быть, я единственный галисиец, не переносящий морских путешествий.

Когда мы достигли Сан-Симона, доктор бодро спрыгнул на причал. Сержант расписался в бумагах и вручил их конвоирам.

Прежде чем уйти, доктор Да Барка повернулся ко мне. Мы посмотрели друг другу в глаза.

Он сказал:

У тебя нет никакого туберкулеза. Это сердце.

Вон те женщины на берегу, принялся объяснять лодочник, когда они плыли обратно, это никакие не прачки. Это жены арестантов. Они пересылают мужьям еду в корзинках – в таких корзинках здесь носят младенцев.

20

Они – лучшее, что было у меня в жизни. Эрбаль схватил плотницкий карандаш и нарисовал крест на белом газетном поле, две жирные черты, словно вырезанные на каменной плите.

Мария да Виситасау прочла имя покойного: Даниэль Да Барка. Внизу имя его жены: Мариса Мальо, следом – сын, дочь и длинная череда внуков. В самом начале, с правой стороны, в качестве эпитафии – стихотворение Антеро де Кентала [27]. Мария да Виситасау медленно прочла его с заметным креольским акцентом:

Едва остановлюсь на миг, глаза закрою,
как тотчас чувствую их рядом, снова рядом,
всех тех, кого любил: они живут со мною…

Эрбаль, ты мне испортишь девочку, не забивай ей голову этой твоей литературой!