Карантин

Снова перевернув телефон, просматриваю поток сообщений от мамы. Прокручиваю их, кажется, она извиняется, но… Но это вообще считается извинением, если дальше идет «но»? Но она беспокоится обо мне, и ей нелегко, она – мать-одиночка, а Келси была груба с ней, хотя Келси была груба и со мной.

Начинаю писать: «Все в порядке» – как она звонит снова.

– Мам, все в порядке, – говорю тут же, а она начинает пересказывать свои сообщения, и мне остается лишь вставлять «ага» и «я знаю» там, где это кажется уместным.

– Мне не нравится эта Келси. Не знаю, что ты в ней нашел.

Вздыхаю.

– Она славная, мам. И приехала аж из Нью-Йорка, чтобы заботиться обо мне.

Мама молчит впервые за весь разговор, так что я продолжаю.

– Мы много лет вместе ходили на уроки. Она всегда была забавная. Келси веселит меня. Я думал, ее визиты поднимут мне настроение. Ты ведь хочешь, чтоб я отдыхал и не заболел, ведь так?

Но эти слова кажутся мне не совсем искренними. Может быть, Келси действительно следует вернуться в Нью-Йорк. Но затем вспоминаю, как несколько месяцев назад мы катались на коньках в Проспект-парке, а снежинки цеплялись за ее голубую вязаную шапочку. Келси так быстро ехала, что коньки лязгали, когда она проносилась мимо. Заметив, как я цепляюсь за ограждение, она остановилась и прокатилась передо мной спиной вперед, пытаясь показать, как правильно ехать. Я нервничал, потому что впервые встал на коньки, а ее внимание заставило меня нервничать еще сильнее, но меньше всего мне тогда хотелось, чтоб Келси укатилась дальше.

Снежинка зацепилась за ее ресницы, когда я оттолкнулся от ограждения и неловко принялся перебирать ногами.

– Вот так! – визжала она.

Я чувствовал себя олененком, который учится ходить, Келси покаталась со мной еще немного, пока не удовлетворилась результатом.

– Отлично! – сказала она и умчалась.

Позже я, конечно же, упал. Она была на противоположной стороне катка, и когда я поднял голову, увидела меня и рассмеялась. Такой дружеский смех, смех, который мы могли разделить, будто ее веселила мысль, что ее уроки фигурного катания не принесли результата.

Но я не рассказываю маме ничего из этого, в любом случае она уже снова говорит:

– Прошу, скажи: что ты по-прежнему чувствуешь себя хорошо?

– Я в порядке, мам. Жар только у Флоры. – Смотрю на штору, разделяющую нашу палату. Там так тихо.

– Да, но вы целовались. Мы обсуждаем твои поцелуи! А кажется, еще вчера ты ходил в подгузниках! – И она переключается на историю, которую я слышу по меньшей мере раз в неделю. Как я первый раз выбрался из своей кроватки и рассадил все свои мягкие игрушки так, будто они собирались пить чай, а мама нашла меня спящим на полу с Элмо в одной руке и маленьким пластиковым чайничком – в другой.

Наконец перебиваю маму, говорю, что после всего случившегося я устал. Мне и правда нужно поспать. Мы желаем друг другу спокойной ночи, и я вешаю трубку.

Вновь замечаю, как тихо в палате. Слушаю глубокое дыхание Флоры, невольно задаваясь вопросом, что ей снится. Кажется, будто я скучаю по ней, пусть даже она – прямо тут.

Телефон вибрирует где-то в десять тридцать вечера. Сообщение от Келси.

«Мне плевать, с кем ты целовался. Прошлое в прошлом. Я тут, чтобы тебе стало лучше. Извинись за меня перед мамой. Увидимся завтра».

Понятия не имею, как ответить. Видела ли она комментарии о Флоре? Она ничего мне не говорила и не писала, так что, может, и не видела. А вдруг она ждет, пока я что-то скажу? Ужасно, что нельзя спросить Флору, как ответить. Ужасно, что нельзя вообще ничего у нее спросить. Ужасно, что она так расстроилась. Ужасно, что у нее жар. Ужасно, что все так сложно и запутанно.

Пишу несколько черновиков ответа и наконец останавливаюсь на: «Все в порядке. Мама тебя прощает. Жду не дождусь нашей встречи завтра днем!».

И кажется, что почти каждое слово – ложь.

48. Флора

Проснувшись утром, сразу замечаю странные ощущения в горле. Не першение, не боль, а просто нечто странное. Как будто проглотила что-то, а оно пошло не в то горло. Нос тоже течет. Может, в доме отца меня беспокоили вовсе не перья в подушке. Может, в конце концов я и не смухлевала с термометром…

В теле такая слабость. Даже не помню всех этих ночных проверок температуры и давления.

Потягиваюсь на койке и замечаю, что ноге больно. А потом все обрушивается на меня разом. Мать Оливера ругалась с Келси. У меня вдруг начался жар. Келси знает, что мы с Оливером целовались. Лицо Оливера после нашего поцелуя – будто я и вправду заразная и отвратительная. И все, что мама сказала о Голди. Это была идея Голди – пригласить меня в гости, а вовсе не папина. И в конце концов я пнула дверь. А Джои с мамой оттаскивали меня обратно в постель. Потом Джои давал мне таблетки, уверяя, что они помогут уснуть.

Меня передергивает. Ненавижу таблетки. Я даже адвил[3] практически не пью.