Карать карателей

Способ быть европейцами для нас довольно прост: держи рынки закрытыми, а ум открытым. У нас должна быть нулевая дистанция при освоении новых технологий и практик, при осмыслении и анализе новых идей. Но у нас должен быть высокий забор для тех вещей, которые мы можем сделать сами. Мы должны быть первыми в курсе, что англичане ружья кирпичом не чистят. Но ружья у нас должны быть со своих заводов и своей модели, а не с английских.

Сегодня Россия находится в поразительном положении. Мы больше способны узнать о внешнем мире и понять о нем, чем внешний мир о нас. Мы видим их смыслы, усваиваем или фильтруем их изобретения. Они не видят наших и не считают их достойными и значимыми. То есть мы становимся умнее от них. Они держат нас за дураков и умнее от нас не становятся. Я вижу в этом очевидное наше конкурентное преимущество.

Эмбарго представляет нам уникальный шанс развития. Но у нас есть и две серьезные опасности. Во-первых, стать бабуинами с бусами, то есть поклоняться пармезану и хамону, выдавая региональные «специалитеты» за некий обобщенный образ Европы. Во-вторых, стать бабуинами с бананом, то есть ментально закрыться, зомбировать себя заклинаниями о духовности, а на деле начать умственно и технологически загнивать. Либо мы используем этот шанс и создадим за нашими окнами лучшую Европу, либо любители хамона, как и 500 лет назад, окажутся нашими конкистадорами.

Опубликовано: «Известия»

11 августа 2014

Падение мак-стандарта

Я никогда не стоял в знаменитой очереди в первый «Макдоналдс». Не ходил туда на экскурсии. Не спешил воспользоваться бесплатным туалетом. Никакой идеологической бравады в этом не было. В те времена я был вполне себе западнически настроен. Не без национализма, но западнически.

Просто я с детства ненавидел очереди, особенно развившиеся в эпоху агонии социализма. Помнится, в одну такую очередь меня часто ставила бабушка, чтобы купить единственной на всю нашу округу ветчины в новооткрывшемся кооперативном магазине.

Очередь ассоциировалась с советским дефицитом. Стоять очередь за приобщением к Западу было contradictio in adjecto.

1

Была и еще одна причина. Гораздо более прозаичная. У нас просто не было денег на то, чтобы себе позволить поход по гамбургер. Мы и в советские времена жили небогато, а с перестройкой, новым мышлением и демократизацией вовсе впали в нищету.

В 1990–1991 году вообще не о чем было говорить. В 1992-м, с началом «свободы торговли» (единственным действительным достижением «реформаторов» — вообще удивительно, что западные кураторы хотя бы его им позволили), мама ходила на рынок, покупала там зелень — какую-то горькую траву (кажется, базилик), хлеб-питу и потроха. Вкусно жарила потроха, забрасывала их с зеленью в разрез питы, и я этот самодержавный гамбургер ел со вкусом, зачитываясь при этом первым томом Фернана Броделя (на трехтомник ушли все наши семейные сбережения за год и небольшие юношеские заработки) «Структуры повседневности: возможное и невозможное».

Бродель как раз писал про еду. Про привилегированность Европы, которая, будучи земледельческой цивилизацией, могла себе, однако, позволить достаточно много мяса. А после открытия Америки еще и улучшила свой рацион за счет тамошних продуктов — в частности, томата.

Если вдуматься, то гамбургер был как бы своеобразной квинтэссенцией этой пищевой привилегированности: хлеб — мясо — зелень — помидор.

2

Позднее, годах в 1994–1995, мы вместе с моей первой женой Натальей Холмогоровой (ныне известной русской правозащитницей) придумали себе концептуальное развлечение. Когда изредка у нас заводились деньги, мы ехали на Новый Арбат, где рядом с книжным располагалась палатка, в которой продавали исключительно вкусные чизбургеры. Не знаю уж, в чем был их секрет, но никогда и нигде я потом не едал таких чизбургеров. Мы наскребали свои деньги, покупали этот чизбургер и радостно съедали его на двоих, споря о Достоевском. Мысль пойти в «Макдоналдс» нам по-прежнему не приходила.

Лишь где-то в 1996-м я побывал наконец в этом заведении и с тех пор бывал с некоторой средней регулярностью, не переходящей ни в детский фанатизм, ни в антиглобалистское уничижение.

Год-два назад, постарев и потеряв иммунитет, я там бывать перестал, поскольку теперь буквально чувствую на вкус отдельные химические элементы, из которых состоит тамошняя продукция. А еда — это все-таки путь обмана. Ты должен думать, что ешь курицу, овощ или пьешь молоко, а не таблицу Менделеева.

3

«Макдоналдс» стал одним из символов глобализации. Не случайно антиглобалисты всего мира так любят во время своих демонстраций побить в «Мадоналдсах» стекла. Работа там стала символом низкооплачиваемой, утомительной и бессмысленной работы — mac-job (мак-рабство). Однако для позднесоветского человека «Мак» навсегда останется символом западнического потребительского фетишизма.

Почему?