Каратель

К фарисейству старика Кожухов так и не смог привыкнуть, но понимал, что следует принимать как откровение, а что — как ловушку, прикрытую шутливой интонацией. Но всякий раз во время свидания с Паничем Кожухов сжимался, как боксер перед атакой противника, мозг и сердце его начинали работать в скоростном режиме.

— Ты отправил металл на «базу»? — спросил Панич, хотя прекрасно знал, что Кожухов этого сделать не мог.

— Вы сказали, что поедете в Москву и уладите вопрос с правительственной комиссией. На время ее работы вся продукция горнообогатительного комбината под контролем, склады опечатаны, отпуск заказчикам приостановлен, — выпалил Кожухов, опасаясь, что старик не даст ему договорить. И тут же пожаловался: — Меня обложили со всех сторон. Партнеры отзывают счета из банка, комиссия проверяет все контракты. Утром прибыл следователь Генпрокуратуры, допрашивал Губаря. Завтра собирается беседовать со мной. Нужно что-то делать! Я не в состоянии объяснить, куда ушли двести тридцать тысяч тонн металла! Они запрашивают факсы всех получателей — Клайпеду, Гамбург, на нас…

— Хватит! — заиграл Панич желваками на скулах. — Что ты ноешь, как беременная баба, которая никак не разродится? Мало я тебе концов дал в руки? Или не знаешь, за какие ниточки дергать?.. Ты хозяин «Цветмета», директор, у тебя деньги — ты что, не в состоянии решить проблему с какой-то вонючей комиссией? Узнай их оклады, умножь на сто и действуй! О чем следователь спрашивал Губаря?

— Двадцать второго на белорусской границе произошел инцидент. В результате разборки между преступными группировками…

Панич вдруг захохотал, запрокинул голову и захлопал в ладоши:

— Ай, Толя, ну, молодца!.. По лексикону вижу, с кем ты в последнее время общаешься! Скоро сам заговоришь как прокурор!

Кожухов грустно улыбнулся:

— Скоро я заговорю как подследственный, — сказал он упавшим голосом.

Панич резко оборвал смех и четко проговорил:

— А вот за это ты не переживай. Под следствием оказаться мы тебе не позволим.

Его слова можно было истолковать как обещание помощи, если бы не сжатые губы и ледяной взгляд: это была угроза. Кожухов собрался с мыслями.

— Дмитрий Константинович, — заговорил, как только почувствовал, что к нему вернулся дар речи, — днем мне показали стопку жалоб и заявлений акционеров, недовольных моим избранием. В них говорится об угрозах какой-то шпаны, о подкупе директоров предприятий, о нарушении устава акционерного общества…

— А зачем же ты шпану с угрозами посылал? — сузив глаза, грозно спросил Панич. — Я?.. А директоров подкупал зачем?

— ?!!

— Так какого черта ты опасаешься? Какое тебе дело до инсинуаций вокруг твоего честного имени, Кожухов?

— Но документы на продажу металла прибалтам подписывал я! А на сопровождение — Губарь!

Панич болезненно поморщился, почесал поясницу.

— Вот с прибалтами, брат, разбирайся сам — я в эти игры не играю. Прибалты твои, «база» моя. Так, кажется, мы договаривались? На «базу» металл по себестоимости, заказчикам — по договоренности. Надо было рассчитать цены, чтобы разница покрыла недостающие тонны.

Из сказанного Кожухов понял одно: помощи от Панича не будет. Попросту его сдавали. Не исключено, на его место уже была кандидатура, согласованная с покровителями старика в Москве. Был и другой вариант: Паничу стало известно, что попытки спасти положение обречены, и он, Кожухов, больше не представлял интереса.

— Вместо меня придет другой, — решил он пойти в наступление. — Хорошо, если он согласится сесть с вами за стол переговоров.

В комнату, толкая перед собой столик на колесиках, вошел улыбающийся китаец.

— Дорогой мой, — махнул рукой Панич, — если вместо тебя придет другой, то он сочтет за честь сесть со мной за стол переговоров. Ты меня понял? — Снисходительная интонация сменилась железными нотками: — Ты понял меня, я тебя спрашиваю?!

—Да.

Пока китаец расставлял посуду, Панич вымерял маленькими шажками расстояние от окна до двери, очевидно, таким образом успокаивая себя. Кожухов увидел, что чайная чашка поставлена только перед хозяином; китаец плеснул в нее черной дымящейся жидкости из заварного чайника и все с той же, словно приклеенной, улыбкой удалился.