— Губу, говоришь, отправить? С маля-я-явой, — рот выталкивал слова, совершенно незнакомо их интонируя; голос Сережика словно вбивал гвозди в головы сидевших за столом мужиков, поначалу удивленно вскинувшихся, — а на маляве пропишем: дорогие наши братья, жены и дети. Мы тут узнали, что вас завтра будут чистить. Нас тут восемь рыл, со стволами и кучей патрона, но мы пока посидим и подождем, чем кончится дело. Да, очко натертое?!
Глядя в побелевшие глаза здоровяка, Серега всем брюхом учуял — щас рванет: руки мужика едва заметно дернулись, взгляд сходил внутрь, увидел план действий и вернулся помутневшим от ярости — человеческое изнутри поднялось, аж видно его через зрачки.
Это не был первый человек, лично убитый Серегой, но непривычка к такому наглому хождению по краю сыграла с молодым Хозяином дурную шутку — внутри словно что-то рассыпалось, и паренек неуверенно отступил от стола, с трудом попадая дымящим стволом пистолета под разгрузку.
Старый понял и впрягся, медленно обходя стол:
— Мужики. Гадов нет здесь больше, кончились. Вот мужик… Евтей ты? Евтей правильно сказал — айда. Надо пойти и урыть эту мразь. Пока поздно не стало.
Пыштымцы тем временем задвигались, отойдя от столбняка. Сосед убитого принялся стаскивать с трупа тулуп — видимо, это его тулуп, машинально отметил Сережик. Тем временем Старый уперся обоими руками в торец стола, нависнув, казалось, надо всеми сидящими за столом.
— Э, а ну не вошкайся, брось шубу-то. Пади за стол, дело решать надо, а не барахольничать.
Мужик бросил сдернутый с трупа тулуп на кучу наломанной на растопку мебели и присоединился к землякам. Старый вытащил тугую, едва начатую пачку сигарет и бросил на середину стола:
— А вот давайте по легонькой, для легкости мысли…
Его манера ничуть не изменилась, но Серега как-то заметил страшный напряг, на мгновенье мелькнувший за всегдашней легкостью Старого, и вдруг понял, что жить им или умирать — решается именно сейчас; и то, что он, Серега, так вовремя и ловко застрелил этого наглого урода, ничего не значит. Вернее, значит — если сейчас мужики не потянутся за угощением, то как раз за этого урода с них рано или поздно будет спрос, и еще за того, ихнего старшего, которого Старый привалил второго дня.
Поискав глазами место за столом и не найдя, Серега, стараясь особо не шуметь, подтянул из угла кресло и сел на место Кирюхи, отчего-то вспомнив, как еще совсем недавно, летом, таскал сюда завтрак Хозяину.
После незаметной, но дорого обошедшейся Сереге паузы мужики взяли по сигаретке, и над столом вспухли ароматные легкие облака. Кто-то шумнул Губе, так и торчащему в дверях, принести из бывшей караулки стул, и предложил Старому сесть. Старый достал сигаретку и тоже задымил, спокойно и деловито осведомившись у сидящего рядом Евтея:
— Карты-то не скурили?
— А что, были?
— Конеш… Сереж, глянь там в тумбе, в левой.
Серега наклонился под стол, распахивая дверцу тумбы монументального Кирюхиного стола — точно, сейф. Глубокие царапины, даже борозды вокруг дверцы.
— Тут сейф.
— Ага. Заеблись мы с ним, — отозвался один из мужиков, — хотели рвать уже…
— Не, рвать не будем… — Старый достал своего кухаря и подошел к подоконнику у Кирюхиного стола, сел на корточки, повозился и встал, подбрасывая на ладони маленький плоский ключ.
Бросил его Сереге:
— Пошеруди там, Сереж. Там папка такая прозрачная должна быть, на кнопочке.
В сейфе оказалось несколько бутылок, пузатые бокалы, патронные коробки, какие-то тяжелые свертки и пакеты, толстая пластиковая папка нашлась на самом дне. Покопавшись в ней, Старый вытащил затрепанный по сгибам лист тонкой бумаги, мотнул башкой мужикам, чтоб убрали волыны и пепельницу, и разложил его на весь стол.