Каратели

Не дошли руки до многих, а теперь все они, уцелевшие, твои враги. Отсиделись, дождались. Сбежали под Стену, набежали со всех сторон на площадь – сколько их, хохочущих злобно! Отталкивают друг дружку и лезут, лезут, таращась недобро-весело.

– Вот тебе, царь всея Руси! Всех времен, всех народов!

– Куда, куда ты братьев и отца моего девал, самозванец?

– Смотрите, смотрите, да у него лба нет, один нос и щетина!

– Вот он! А какого малевали! Урка – отмороженные глаза!

– Гришка Отрепьев! Оська-корявый!

– Просрал Россию, с Гитлером снюхался!

– Приперло, так заканючил: «Братья и сестры!..»

– Чего от него хотеть, всю жизнь кого-нибудь обкрадывал. Тащит у своих и у чужих! Самозванец! Дублер!

Все новые бегут-набегают со всех сторон, изо всех улиц. Даже из ворот, из-за Стены. И там прятались, под крылышком у подлеца Лаврентия. Повисли на каменном парапете, напирают на чугунную решетку Лобного места (а, вот где я лежу) – дождались своего часа, а я распластан принародно голый! Так и не надел мундира, черт бы побрал эту дуру Матрену. Куда она его запрятала? Радуются, беснуются, будто лжецаря схватили. Так ничего и не поняли. Да вы что, забыли, что против царя была революция? Разве он, даже истинный, может в России объявиться открыто? И разве в форме дело? Только антицарь вернет вам самих себя. Я вам Россию вернул, а вы не хотите замечать этого. Сами не знают, чего хотят. Всегда царя хотели и вечно бунтовали против. Все не по ним!..

Таращатся жадно, злорадствуют по-хамски, мстят за лакейство свое: добежали, дорвались – куда и приблизиться робели!

А Блаженному-скомороху и совсем удобно: как пацан на пожаре, он надо всеми, выше всех забрался. Даже кресты с куполов не сняли. А надо было головы! Шары-купола толкаются, стучат друг о дружку: всем так хочется видеть царя-вождя на Лобном месте, рассмотреть получше. Стучат… Стучат? Какие шары – это в дверь стучат. В дверь!

Вцепился в дистанционный запор, чтобы не открылась случайно дверь, чтобы помешать войти. Но понял, что уже вошли, что это сын. Да, это он, с ним так и осталось все неясным. Были, были дети и до него: один родился в Курейке, но там и остался, пропал с глаз, потом еще один сибирский, кажется, в Енисейске живет, взрослым его не видел, а Лков – сын от законной жены, к тому же грузинки. От такой покорной, набожно-преданной родился упрямец – все поперек воли отца. Еще ребенком убегал ночевать к Троцкому! Жаловался соседям, что отец у него «сумасшедший». Меня не так отец драл – я разве кому жаловался? Жаловался я?

Любимица одна – Светланка. Кровь аллилуевская, цыганская. Надина. Было в них, Аллилуевых, и возле них многое, чего порой так хотелось самому иметь – веселость, доверие, преданность друг другу. Мерзавцы! Они, это они настраивали Надю. Пистолет кто подарил? Братец подарил. А письмо, последнее, – не только ее мысли в нем.

Сын Василий на Аллилуевых не похож – охламон, грубиян, хотя и предан отцу слепо. Светланка же что-то ихнее взяла – это раздражает, прямо за волосы дернул бы, но за это же все, Надино, она тебе нужнее всех.

Ну а ты, постылый, настырный, чего пришел? Все что-то доказать пытаешься, всю жизнь чего-то хотел от отца. Учился по-дурному, женился по-дурному, что ж, твое дело. Жил чуть ли не в коммуналке, характер выдерживал. Но ненадолго хватило. Сопляк, стреляться вздумал! Взяли моду! Только изувечил себя. «Ага, не попал! Не умеешь, не берись!..» – аж заплакал, когда сказал ему это. Что, отцовских слез ждал? Ну, чего пришел снова, говори!

– Чем тебе снова не угодила моя Юля, жена?

– Твоя вдова? Одна другой стоит, что у тебя, что у этого охламона Васьки. Уже и русских баб вам не хватило. Подсунут вам сионисты, вы и счастливы. Вон и со Светланкой – не отбиться. Выросла дура, без мозгов!

– Ага, вот что у нас теперь!

– И теперь, и всегда. И надо наконец разобраться, не твоя ли благоверная в плен тебя, дурака, уговорила. Наследник! Как ты еще с Власовым не снюхался?

– Что еще?

– Улыбайся, улыбайтесь. Но я наконец разберусь, кто Наде письмо помогал сочинять. Завещания мне свои подбрасывают. Взяли моду. Как это ты еще не написал? Зато теперь все ходишь с челобитными.

– Прошу тебя, не трогай Юлю, совсем осиротишь девочку нашу. Хватит уже, насиделась в твоих лагерях.

– Жена офицера, сдавшегося в плен!

– Так ты ее за это?

– А чем она лучше других? Змея есть змея, а тюрьма есть тюрьма. Все должны быть равны перед законом. А то привыкли. И мои соратнички тоже.

– Перед законом!

– Да, и не удивляйся. Пора за все годы разобраться. А Гуле твоей лучше будет, чем с такой матерью. Она из твоей дочки сделает штучку. Уже и про Светланку мне сообщают: допускает антисоветские высказывания!

– И когда ты наезжаешься? Скоро самого себя засадишь. Да и так уже сидишь. Через окошечко кормят? Вот через это?..

– Ты для чего явился, изменник?

– Темное от щетины лицо, в истлевшей от грязи и пота красноармейской гимнастерке (поверх сибирский бушлат накинут), без ремня, рваные галифе сползают с тощего живота, босой… Глаза воспаленные, немигающие.