Караул устал (СИ)

— Почему из Узбекистана?

— Сложно в России. Минздрав не пускает. Сначала, говорит Минздрав, пусть отработают по распределению, четыре года.

— Берите тех, кто уже отработал. С опытом.

— У тех, кто отработал, глаза погасли. Ну, представьте, нужна цирковая лошадь, а вам говорят — выбирай из тех, кто четыре года отработал на пашне.

— То есть наши врачи…

— Пахари, Андрей Николаевич. Это не хула, это не похвала, это констатация факта.

— Тебе же нужны цирковые лошадки, бегунки и трюкачи.

— Именно. И не понимаю вашего недовольства. Вам же пахари потребны? Так я на них и не претендую. Ни разу.

— Медицина, по-твоему, цирк?

— Медицина, по-моему, искусство. С определенного уровня. И да, цирк. Пройти на проволоке над пропастью, жонглировать горящими факелами, оказаться наедине со львами, и совершить за счет ловкости рук маленькое чудо — конечно, цирк. Я люблю цирк. Очень.

— Ну, люби, люби…

Он помолчал, а я перешел к буги-вуги.

— Так ты думаешь, что грядут беспорядки?

— Что значит «грядут»? Они уже здесь — беспорядки. Только это «холодные» беспорядки, никто пока не стреляет, но для страны, для государства они столь же опасны, как бунты и мятежи.

— Ну-ка, ну-ка…

— Нет, Андрей Николаевич, не мне вас просвещать. Я же не тайный советник вождя. У вас — имею в виду Политбюро, — и госбезопасность, и милиция, аналитики всякие, и коммунистов почти двадцать миллионов. Сами всё знаете.

— Хоть пример приведи.

— Разве что пример… Пожалуйста. Тотальное воровство. Тащат отовсюду, тащат всё. С заводов, с фабрик, с мясокомбинатов. В столовых, что в общепите, что в больницах, что в санаториях — всюду воруют. Где-то поменьше, а где-то и побольше. Нам тут довелось побывать на турбазах, плавали, знаем. «Ты здесь хозяин, а не гость, тащи с работы каждый гвоздь». А пресса робко зовет воров «несунами», и призывает их стыдить и воспитывать.

— Есть такой недостаток, — признал Стельбов. — Бывает. И мы с этим боремся.

— Как? Конкретно, как? «Глаша, не разбавляй сметану, я её уже дважды разбавляла», а Глаша не будь дура, разбавила и в третий. И что? «Снизить премию за май месяц на двадцать пять процентов». Между прочим, реальный факт.

— По-твоему, расстреливать за это, опять в лагеря на десять лет сажать?

— Уж я не знаю, что делать, я шахматист, а не правовед. Только почему же непременно на десять лет? Может, на первый раз хватит и трех месяцев подсобным работником на стройках коммунизма. С перечислением двадцати процентов заработка на озеленение. Ну, что-то вроде. Или просто гнать с работы.

— Право на труд у нас в конституции записано.

— На труд — со всей душой и обеими руками, Но не на воровство. А там, где украсть нечего, есть ведь и такая работа, приучаются делать её кое-как. Вы о медсестрах говорили. Если хорошо работаешь, тебе восемьдесят пять рублей, и если плохо работаешь, тебе восемьдесят пять, рождается мысль: так чего ради гробиться-то? Почётная грамота? Ей цена в канцтоварах двадцать копеек. И потихоньку, полегоньку делают себе поблажки. Две инъекции одним шприцем, три инъекции, четыре… Рационализация, понимаешь. Нет уж, в «Космосе» всё будет иначе. С первого дня.

— Конечно, Буратино богатенький… А ты попробуй, заставь гореть на работе за восемьдесят пять рублей.

— Почему ж непременно гореть, и почему же непременно за восемьдесят пять? Работать хорошо, но без перекала, за триста рублей — все медсестры согласны.

— Триста рублей — медсестре?

— Ошибся. Пятьсот. Водитель автобуса в Москве двести пятьдесят зарабатывает, а медсестра много важнее, на медсестру и учиться дольше, и ответственности больше. Пятьсот. Но, конечно, только за честный и добросовестный труд. Строго по протоколу служебных обязанностей.

— Мечтатель ты, Миша. Фантазер. Положим, в маленькой образцов-показательной больничке это возможно, но у нас их миллионы, врачей, медсестер. Прокормятся сами. Ведь не поумирали же до сих пор. И конкурсы в нашем меде — ого-го!

— Именно. Прокормятся. А в момент икс решат, что и без социализма прокормятся. И кто встанет на защиту завоеваний Октября?

— Завоевания Октября есть кому защищать, будь уверен.

— Ой, хорошо бы, Андрей Николаевич. Ой. «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки».

— Не понял, к чему?

— Такую телеграмму послал Николай Второй командующему Петроградским Военным округом генералу Хабалову двадцать пятого февраля семнадцатого года.

— Это, Мишенька, рассуждения. Слова. Сотрясение воздуха, и только. А надстройку определяет базис. Производство, а не краснобайство. «Не нужно золото ему, когда простой продукт имеет», — опять щегольнул цитатой Андрей Николаевич.

— Кстати, о простом продукте, — я поднялся из-за рояля, прошел к столику у окна. — Полюбуйтесь!

— Что это? Магнитные шахматы? — Стельбов смотрел на небольшую, двадцать на двадцать, шахматную доску с расставленными фигурами.