Караван дурмана

Очнувшись, он выслушал лекцию о том, что строптивых пленников в этом трудовом лагере не жалуют, перевоспитывают их всеми подручными средствами, то есть лупят чем попало за малейшую провинность и держат на цепи во дворе, где по ночам температура приближалась к минусовой. Чтобы наказанные не околели от холода, рядом со столбами, к которым они были прикованы, стояли самые настоящие собачьи конуры, застеленные отвратительным тряпьем, провонявшим мочой, кишащим паразитами. Всего столбов на утоптанной площадке посреди двора было три плюс соответствующее количество будок. Одна из них пустовала, в другой ночевал какой-то вконец опустившийся таджик, а напротив него отвели место Андрею. Это был тот самый момент, когда он по-настоящему пожалел о том, что выжил во время расстрела товарищей.

Почти целую неделю его не трогали, кормили каким-то мерзким варевом, поили тухлой на вкус водой, беззлобно пинали ногами. Потом на территории побывал хозяин, его байское величество Сарым Исатаевич Кабиров, при появлении которого все сняли головные уборы и принялись кланяться, приложив правую руку к груди. Косясь на Андрея, Кабиров задал подчиненным несколько вопросов, выслушал с недовольным видом их почтительные ответы, а потом произнес по-казахски такую пламенную речь, что охранники лагеря после его отъезда еще долго бегали с такими искаженными физиономиями, словно им скипидаром задницы ошпарили.

Результаты хозяйской выволочки не замедлили сказаться на положении пленников. Мужчин, которых и прежде гоняли на работу в неведомые дали, стали поднимать на целый час раньше, а возвращались они затемно такие усталые, что еле волочили ноги. Отношение к отказчикам, сидевшим на цепях, тоже ужесточилось. Теперь, чтобы выпросить у надзирателей объедки или хотя бы разведенную в воде костяную муку, полагалось лаять по-собачьи, а Андрей делать этого не умел и не желал. Когда же он, вконец измученный жаждой, попросил пить – хотя бы глоток здешней мутной воды с коричневым осадком, желтолицый юноша предложил ему для начала вылизать дочиста свои кирзачи, в которых он только что прогулялся по навозу.

– Не буду, – угрюмо ответил Андрей.

– Будешь-будешь, – заверил его казах с пугающей убежденностью. – Тут все урусы шелковыми становятся. Хоть подошвы лижут, хоть что другое, как пожелаем.

– Врешь, сволочь.

– Это вы врете, русские. Нет у вас больше великой державы. Конец вам. Скоро передохнете все.

Плюнув в пленника, узкоглазый пророк отправился пить зеленый чай, а Андрей, оставшись один, занялся тщательным исследованием цепи, на которой его держали. Тяжеленная, выкованная из стальных заготовок толщиной в палец, она, как и все в этом мире, оказалась на поверку не без изъяна. В одном месте сцепка звеньев была нарушена: когда-то ее чинили, и то звено, которое восстанавливали с помощью молотка или кувалды, сжималось не так прочно, как остальные. За него-то и взялся Андрей, используя в качестве рычага край алюминиевой миски, которую за все время пребывания в плену так ни разу и не наполнили чем-нибудь съестным. Кстати, эта самая миска сослужила ему еще одну добрую службу, когда однажды хлынул проливной дождь, наполнивший посудину до краев.

С цепью пришлось провозиться три дня, очень уж Андрей ослаб от постоянных побоев, голода и холода. Поскольку руки его были связаны за спиной, действовал он на ощупь, загоняя край миски в зазор звена и расширяя его помаленьку. Задачу осложняло то, что днем во дворе постоянно толклись люди, а бодрствовать по ночам становилось все труднее и труднее. Иногда Андрею хотелось просто лечь, уснуть и не просыпаться больше, но воспоминания о доме, где его помнят и ждут, заставляли его перебарывать апатию. «Врете, чурки узкоглазые, – бормотал он, возясь с неподатливым звеном цепи. – Не все готовы вам подметки лизать. Рановато вы решили, что на русских можно верхом ездить. На нас где сядешь, там и слезешь».

Сосед-таджик затравленно следил за работой товарища по несчастью, но сам проделать нечто подобное даже не пытался. Чудовищно худой, невероятно грязный, весь покрытый чирьями и струпьями, с обмороженными ступнями, он не отзывался на оклики, а если его били, то просто выл и грыз землю. Он не говорил ни по-русски, ни по-казахски, язык жестов тоже понимать отказывался, и как-то вечером, находясь в веселом подпитии, вислоусый казах в шапке с меховой опушкой заколол упрямца самодельной пикой.

Умирал таджик долго, лопоча что-то по своему, а к тому моменту, когда наконец перестал подрагивать и замолчал, Андрей разомкнул слабое звено своей цепи.

Дождавшись темноты, он перебрался через ограду и осторожно пошел прочь, понимая, что, стоит ему побежать, как все местные собаки отреагируют на это многоголосым лаем. Поселок на пригорке он обогнул десятой дорогой, не ожидая ничего хорошего от здешних жителей. Все ему тут были врагами, и он тоже им был враг, правда, совсем неопасный, изнуренный, одинокий, беспомощный. Шансов поквитаться с ними у него не было никаких. Шансов выбраться из этих проклятых мест живым – примерно столько же и полстолько.