Караван дурмана

Жасман, почувствовавший новый прилив желания, прошелся перед кашляющей Катькой гоголем, поигрывая свернутой в кольцо веревкой. Пожалуй, еще один заезд не помешает. Самый последний, прощальный.

Вглядываясь в страдальческое лицо пленницы, он насмешливо спросил:

– Помнишь, как я пригласил тебя в кино, а ты сказала мне: «Сначала умойся, а потом уж за девушками ухаживай»? Помнишь? Видела бы ты сейчас себя, чушка.

Катя медленно подобрала ноги, прикрывая покрытое синяками тело.

– А сочинение, которое ты мне не дала скатать? – продолжал Жасман. – Я просил тебя показать хоть план, а ты загораживала тетрадь рукой и писала, писала. Вот почему ты здесь. – Он взмахнул рукой, охватывая жестом комнату, в которой они находились. – Ты мне совсем не нравишься, у меня были девушки, которые в сто раз лучше тебя, в тысячу. Я мог бы оставить тебя в покое, но не захотел. Теперь ты понимаешь, почему?

– Отпусти меня, – сказала Катя безжизненным голосом, звучавшим совсем не так, как прежде. Словно, учась говорить заново, она совершенно позабыла, что такое человеческие интонации.

– Отпустить? – переспросил Жасман. – А как же наша игра? Разве тебе не понравилось быть кобылкой? – Он взмахнул своим свернутым в кольцо арканом.

– Не надо. Я чуть не умерла.

– Чуть-чуть не считается, – воскликнул Жасман с той непосредственностью, которая была бы уместной на детской площадке или в спортивном зале, но никак не здесь, не в этом затхлом логове, где никто не мог прийти на помощь несчастной одинокой девушке с отчетливым следом удавки на шее.

– Прошу тебя, – Катя заговорила быстрее. – Мама не переживет, если со мной что-нибудь случится. У нее сердце.

– У меня тоже.

– Уже два приступа… Если она узнает…

– Она не узнает, – заверил Жасман пленницу. – А вот если ты будешь кочевряжиться, то твоя мамочка получит по почте отрезанную голову своей доченьки. Так что вставай… Ах-хэй! – завопил он, метнув петлю вслед устремившейся к двери девушке. – Оп-ля!.. Теперь можешь брыкаться сколько угодно… Мне только в кайф… Вот так…

Рванув на себя туго натянутый аркан, Жасман пронзительно захохотал. Ему никогда не доводилось слышать, как делают это гиены, поскольку гиены в здешних степях не водились, а потому собственный смех казался ему просто веселым и жизнерадостным.

– Ну-ка, подставляй круп, кобылка… дядя Жасман будет тебя объезжать…

Давясь хриплым рычанием, клокочущим в глотке, он покрепче зажал в кулаке веревку и потянул ее на себя. О-о, какое ощущение! Раскаленный шампур в нежнейшей мякоти свинины!.. Подминая под себя барахтающуюся жертву, Жасман упал на пол, ненадолго позабыв обо всем на свете, включая собственное имя.

* * *

Когда в глазах рассеялась черная муть, комната, в которой обнаружил себя Жасман, показалась ему еще более отвратительной, чем прежде.

Опираясь о неподвижное тело Катьки, он тяжело встал, брезгливо осмотрел себя, поднес к лицу собственные руки. Эта сучка умудрилась обгадиться напоследок, перепортив Жасману удовольствие. Пришлось спешно мыться у рукомойника, подвешенного на кривом гвозде в углу. Ведро под раковиной вскоре переполненилось грязной водой, пролившейся на пол, но Жасману было не до таких мелочей. Тщательно застирав перед штанов и манжеты свитера, он окинул себя критическим взглядом и остался не слишком доволен. Кажется, от него пованивало, хотя в закупоренной халупе трудно было сказать наверняка.

Опрыснувшись терпким одеколоном и причесавшись, Жасман почувствовал себя лучше. На труп, скорчившийся посреди комнаты, он старался не глядеть. На веревку тоже – уж очень она напоминала змею. Сунув трясущиеся руки в карманы, Жасман пнул входную дверь и вышел во двор, стараясь держаться как можно более уверенно и независимо. Сплюнул. Закурил. Окликнул Тулигена, который, примостившись на корточках подле сарая, скреб ножом картофелины, мелкие, как грецкие орехи.

– Иди сюда, – сказал Жасман по-казахски. – В комнате нужно прибрать.

– Я убирал, – соврал Тулиген. – Утром. Пока вы спали.

– Там эта стерва подохла, Катька, – пояснил Жасман, переходя на русский язык. – А перед смертью нагадила посреди комнаты.

– Вот же беда какая, – запричитал Тулиген, торопливо ковыляя к дому на своих кривых бульдожьих ногах, обутых в грязные галоши. Даже не верилось, что когда-то он был уважаемым человеком. Жалкое зрелище.

– Катьку куда-нибудь денешь, – буркнул Жасман, вынимая руки из кармана. Они у него больше не дрожали: руки как руки. Он переплел пальцы и с наслаждением потянулся.

– Куда ж я ее дену? – заволновался Тулиген, нерешительно перетаптываясь у двери. Было заметно, что он не в восторге от поручения.

– Денег хочешь? – спросил Жасман, подставляя мальчишеское лицо солнцу.

– Хочу, кто же их не хочет?

– Тогда что-нибудь придумаешь. Можешь даже Катьку к себе на печь забрать, потешишь душу на старости лет. Пока она окончательно не завоняется.