Караван в Хиву

– Дядя Гриша, спроси, знаком ли ему ханской скатертник Елкайдар? – негромко попросил Федор. – Не смог бы наш гость как-то прознать, жив ли мой родитель? И где нам его искать?

Хивинец выслушал внимательно, вскинул на Федора участливые глаза, приложил руку к сердцу. Неподдельная скорбь отразилась на его смуглом лице. Заговорил, горячась, так что Кононов несколько раз прерывал, чего-то не поняв. Вот уже и Григорий сам в нетерпении распахнул желтый суконный бешмет, ерошит совершенно седые, будто хивинская чалма, волосы, взмокшие от обильного чаепития с медом. Потом пересказал:

– Елкайдара он знает весьма хорошо. Более того, они почти соседи городскими домами. Видел он и колодников, которые содержались у жестокого достарханчея. Но вот уже минуло с полгода, как тех работников перевели в хаули, которое отстроил себе Елкайдар за городом на канале, где-то к югу от Хивы. Якуб-бай непременно узнает, жив ли, Федя, твой родитель. Расспросить надо тайно, – добавил Григорий, снова выслушав хивинца, – иначе жадный Елкайдар запросит непомерную цену, если дознается, что выкупить хочет сын.

Федор разволновался, откинулся спиной на высокую подушку и закрыл глаза. Веки у него слегка подрагивали.

Данила Рукавкин обещал щедро наградить хивинца, если тот поможет откупить Демьяна Погорского. Якуб-бай внимательно выслушал его слова, а уходя, долго отказывался от подарка, но потом взял тяжелый кувшин с медом, радуясь, что привезет жене и любимым дочерям такое чудесное лакомство.

Проводив столь нежданного и приятного гостя, Данила, по заведенной привычке примечать все интересное себе на память и для доклада потом губернатору Неплюеву, записал беседу с Якуб-баем в путевой дневник. Потом положил дневник на колени и подумал: «Даже ради того, чтобы только проведать о таких людях, как этот добросердечный хивинец, стоило приехать сюда! Прежде для нас все здешние жители были на один лик и без души, будто заснеженные одоньи на зимнем поле! А тут вон как вышло – в подданство России мечтают войти и тем дать спокойствие своей стране. Разумно мыслят!»

Данила вновь открыл дневник, с особой старательностью подчеркнул последнюю строчку написанного, подмигнул Ширванову, который, отворотясь от Родиона и казаков, в сосредоточенном молчании перечитывал Евангелие, с превеликим трудом добытое накануне отъезда из Самары в чужие края.

– Проси, Лука, чтобы Господь населил в Хорезмской земле побольше приятствующих нам людей, как Якуб-бай. Тогда, глядишь, и в добро обернется наше отчаянное дело. Как ты думаешь?

Ширванов оторвался от красочно расписанного Евангелия, посмотрел на Рукавкина долгим отсутствующим взглядом серых глаз. Под русыми усами дрогнули в горькой усмешке тонкие губы:

– Прикажет хан заковать всех нас в кандалы, так и Якуб-бай нам не защита, – и вновь уткнулся в книгу, будто все происходящее ему трын-трава.

Данила крякнул: в словах поникшего в тоске Ширванова, увы, было слишком много истины: «Конечно, за чужую душу одна сваха божится! И все же добрые люди сыщутся и в этой прежде неведомой стране».

* * *

Малыбай, бывший долгое время в отъезде из Хивы, смог навестить самарян только накануне Нового, 1754 года. За чаем разговорились, и купец поделился дворцовыми новостями.

Хивинский хан Каип, как рассказал Малыбай, принял их посольство очень ласково. Однако некоторые киргиз-кайсацкие старшины, которые в свое время хотели провозгласить Батыр-Салтана ханом Малой Орды, до сих пор держат зло на Нурали и всеми силами пытаются поссорить двух соседей.

– Отчего же хивинцы не изберут себе хана из своих баев? – удивился Рукавкин. – Самим же спокойнее было бы.

Малыбай, разглядывая узорчатую пиалу, терпеливо объяснил, что таков у хивинцев обычай: избирают себе правителей либо из киргизских, либо из бухарских ханов, чтобы не было родового правления, как это в России, тогда баям и старшинам меньше воли. Однако, пояснил Малыбай, Каип-хан не во всем прислушивается к мнению врагов Нурали-хана, ищет теперь с ним дружбу и хочет породниться. Через три дня по прибытии киргиз-кайсацкого посольства Каип-хан пригласил во дворец Мурзатая и его спутников, принял письма от хана и ласково спросил о его здравии. Он же осведомился, труден ли был путь через пустыню? А всего лишь позавчера Каип-хан снова имел встречу с Мурзатаем, угощал его спутников, а потом пришли к соглашению, что за пограбленные хивинские караваны киргизы отдадут изрядное количество холостых кобылиц. На том и разошлись в мире и согласии.

Данила Рукавкин напомнил Малыбаю, что Мурзатай получил указание от Нурали-хана не оставлять российское купечество без внимания, всячески им содействовать и без них из Хивы не уходить.

– Упроси вашего почтенного Мурзатая замолвить слово за нас и за посланцев губернатора, и будет ему от нашего правительства за это непременная награда, – попросил Рукавкин приятеля.