Карденио

— Хорошо, отец мой. Если вы разрешаете, то добавлю, что он зол, как бешеный осел. Это настоящий янки: заядлый протестант, тщеславный и нетерпимый. Вы не можете себе даже представить, каким унижениям он подвергал ваших предшественников — отца Дидье и отца Урбана.

— Дитя мое, мне известно все, что здесь происходило, — грустно произнес аббат.

— Они и умерли по его вине. Особенно ужасен бывает он после обеда, когда проглотит несколько стаканчиков виски и съест бифштекс с кровью. Сегодня он, ругаясь как сапожник, поклялся, что явится сюда сам, чтобы заставить вас прекратить католическую пропаганду и повиноваться ему, как он принудил к тому всех священников, бывших в Кастровилле до вас.

— Это все, что ты хотел сказать мне, дитя мое?

— Да, отец мой, но я просто дрожу от страха при мысли об опасности, которая вам угрожает.

— Напрасно, дитя мое! Господь, которому я служу, сумеет оградить и защитить меня. Не знаю, чем закончится визит, который хочет нанести мне майор Эдвард Струм, но могу заранее тебя заверить, что ему не удастся заставить меня подчиниться ему и тем погубить меня, подобно моим несчастным предшественникам. А потому успокойся!

В эту минуту до их слуха донесся галоп несущихся во весь опор лошадей, и сразу же за этим послышался торопливый стук в дверь.

— Пойди открой, Фраскито. Поторопись! Это, верно, какой-нибудь несчастный, который нуждается в помощи. Не надо заставлять его ждать! — сказал аббат.

Пономарь встал и вышел.

Глава II. КТО БЫЛ НЕОЖИДАННЫМ ПОСЕТИТЕЛЕМ И ЧТО ПРОИЗОШЛО В РЕЗУЛЬТАТЕ ЕГО ПОСЕЩЕНИЯ

Пономарь отсутствовал несколько минут.

— Что там? — обратился к нему аббат, когда тот снова появился в дверях.

— Это Карденио Бартас, отец мой, — ответил Фраскито, — сын старого Бартаса с Пруда Койотов.

— Верно, у них что-то стряслось, если старый Мельхиор решился в такую погоду отправить сына в дорогу.

— Бедняга в таком ужасном виде, он промок до костей.

— Так почему же ты сразу не проводил его сюда?

— Он, отец мой, привязывает лошадей.

— Лошадей? Разве их несколько?

— Две! На одной он ехал, а другую вел в поводу.

— Понимаю. Ты распорядился поставить их в конюшню?

— Да, отец мой.

— А теперь иди и поскорее приведи его сюда. Фраскито со всех ног бросился исполнять приказание аббата.

Оставшись один, священник подошел к шкафу и вынул оттуда тарелку, стакан, закупоренную бутылку красного вина, хлеб, от которого отрезал большой ломоть. Затем, положив остаток хлеба обратно в шкаф, достал кусок жареной дичи, кринку молока и овечий сыр. Он покрыл стол белой скатертью, расставил на нем все необходимое для ужина, который был несравненно роскошнее его собственной скудной трапезы. Потом он закрыл шкаф и придвинул к столу вместо простой деревянной скамьи, служившей сиденьем ему самому, стул.

Едва только миссионер закончил свои приготовления, простые на первый взгляд, но на самом деле слишком необычные для бедного пастора, как дверь отворилась и вошел молодой человек, сопровождаемый пономарем.

Фраскито сказал правду: несчастный насквозь промок, с его одежды стекали ручейки воды, образуя на полу лужи.

— Простите, сеньор падре… — сказал юноша сконфуженно. Священник не дал ему закончить.

— Прежде всего, сын мой, поскорее переоденься. Несмотря на сопротивление молодого человека, аббат заставил его переодеться, деятельно помогая ему.

— Ну, вот и прекрасно! — весело сказал аббат, когда переодевание было окончено. — А теперь, Фраскито, поскорее развесь его платье перед самым огнем, чтобы оно могло быстрее высохнуть.

Пономарь живо собрал мокрую одежду и вышел из комнаты.

— В котором часу, сын мой, ты выехал из дома? — спросил, оставшись наедине со своим юным гостем, аббат.

— За час до заката солнца, сеньор падре!

— Значит, ты не успел поужинать дома и теперь, должно быть, очень голоден. В твои лета у всех великолепный аппетит. Садись скорее к столу и ешь. За ужином ты расскажешь мне, какие важные причины заставили тебя в столь ужасную погоду проехать четыре лье по нашим почти непроходимым дорогам.

— Право же, сеньор падре, вы слишком добры. Не знаю как вас я…

— Ну-ну! Скорей садись. Я и слушать тебя не стану до тех пор, пока ты не примешься за еду!

Делать нечего — юноша повиновался. Впрочем, ему это было не особенно трудно, так как он действительно был страшно голоден. Кроме того, он знал, что аббат сдержит слово и не станет слушать, пока он не исполнит его пожелание.

Итак, Карденио принялся за ужин, а мы воспользуемся этим обстоятельством, чтобы обрисовать его портрет, поскольку он — главное действующее лицо нашего повествования.