Кардинал

– Мартин. Мартин. Мартин. – Она без устали твердила мое имя. Как мантру. На каждое прикосновение, пока гладила, щипала, хлопала меня по рукам, ногам, груди и спине. Когда, нежно сжав мое лицо в ладонях, заглядывала в глаза сквозь пелену слез, дрожа, плача и смеясь. Когда обнимала и целовала меня в шею, льнула ко мне, стискивая изо всех сил, как будто не собиралась больше отпускать никогда. – Мартин. Мартин. Мартин.

– А ты… – прошептал я, дрожа от нахлынувших воспоминаний. – Ты моя жена, – изумленно произнес я и умолк, растеряв все слова.

Чугунная плита была нашим очагом. На ней мы готовили, кипятили воду, она грела нас холодными зимними ночами. Иногда мы ссорились из-за нее, особенно в морозы, когда протекала крыша и по дому гуляли пробирающие до костей сквозняки. Ди хотела выкорчевать эту плиту, купить современную, но я любил нашу старушку. Она служила еще родителям и бабке с дедом, благодаря ей я сильнее ощущал свои корни.

В конце концов я скрепя сердце согласился поменять ее, когда появятся дети, но пока мы тут вдвоем, дом останется таким, каким был последние семьдесят лет.

Иногда, свернувшись клубком перед печкой, мы с Ди изображали зверей в берлоге и сумерничали так часами, ничего не говоря, только сплетаясь, целуя, соединяясь – живя.

Ди. Уменьшительное от Деборы. Это она мне сказала, я сам не вспомнил.

Я заглянул под крышку чайника, удостоверился, что он кипит, и переставил на другой угол плиты, где похолоднее. Ди, проснувшись, любила выпить свежезаваренного чая, и я готовил его, часто приносил в спальню на подносе – завтрак в постель, – а потом занимался любовью на скорую руку, если еще оставалось время.

Ди по-прежнему сидела в кресле-качалке, сложив руки на коленях, не спуская с меня взгляда. Она всегда была бледной, а уж сейчас – в такую рань, еще не оправившись от потрясения, – могла потягаться с привидением Каспером[6].

Я прошелся по комнате, оглядывая безделушки, поделки, репродукции, календарь с карикатурами Гари Ларсона. Ди любила рисунки Ларсона. При моих бабушке с дедом, при их детях, при мне дом стоял безымянным, но Ди моментально исправила это упущение. Она назвала его «Дальняя сторона», как ларсоновский цикл, потому что обожала и дом, и название, и меня.

Я разлил чай. Ди отпила, следя за мной взглядом поверх края чашки. Поморщилась.

– Ты забыл сахар, – упрекнула она.

– Разве ты с сахаром пьешь? – нахмурился я.

– Ой. Точно. Я начала класть сахар, когда ты… тебя не стало. – Я уловил заминку. – Мне было горько. Хотелось чем-нибудь подсластить. Теперь без пары ложек сахара и жизнь не мила. – Она глянула в чашку, взболтала темную жидкость и улыбнулась. – Я думала, ты исчезнешь. Думала, ты мне мерещишься и тебя надо все время удерживать взглядом, как лепрекона. Ты часто приходил во сне. Иногда, в хороших снах, ты являлся таким же, как раньше. А иногда, в кошмарах, ты выползал из темноты и раскраивал мне голову.

– А какой я сейчас?

– Не знаю. – Взгляд выдавал страх и надежду. – Когда я тебя увидела, такого настоящего, живого, я подумала, что ты, наверное, из кошмара. В жутких снах ты всегда был более осязаемым. И вот ты ходишь, насвистываешь, завариваешь чай… Мартин, что случилось? Где ты был все это время? Почему так долго? Почему вернулся сейчас, ничего не…

– Ди, стоп. – Я опустился на колени и всыпал в ее чай две ложки сахара. – Не надо вопросов. Потом. Не сейчас. Сперва расскажи ты. Я ничего этого не помню. Многое уже вернулось, но большая часть по-прежнему в тумане. Ты сказала, что тебя зовут Ди, но я этого не помню. Если бы ты назвалась Сандрой, Линдой или Мэри, для меня не было бы никакой разницы. Я знаю, что мы поженились, но не знаю когда. Знаю, что мы любили друг друга, но почему любили или почему перестали – я не помню. Расскажи мне, кто я, кем я был, что делал, какой я был, как жил… как исчез.

– Хорошо. Только объясни сперва, где ты пропадал. Больше пока ни о чем не спрашиваю. Но это мне надо знать.

Я задумался.

– Год назад я сошел с поезда в одном большом городе и поселился у человека, назвавшегося моим дядей. Он взял меня к себе на работу. – Я осторожно подбирал слова. Не исключено, что Ди знает больше, чем показывает, но вряд ли. А раз так, незачем ей слушать про Кардинала и мое приобщение к миру криминала и смерти. – С тех пор я там и жил. С того дня, как приехал в тот город, помню все, а до этого – ноль. Почти ничего, – поправился я. – Долгое время я вообще не замечал за собой никаких странностей, но потом, когда понял, что прошлое стерлось из памяти, отыскал старый железнодорожный билет, и он привел меня сюда. Вот и все. На данный момент.

– Амнезия?

– Наверное. И еще, видимо, состояние бреда. Не знаю, кем я был здесь, но чувствую, что у Мартина Робинсона маловато общего с Капаком Райми – так меня звали в городе. Ди, я был плохим человеком? Участвовал в темных делах?

– Нет! – Она изумилась. – Нет, что ты! Ничего подобного.

– Точно?