Кардонийская петля

Он понимает, что пытается сделать Адам, что малейшая ошибка превратит экипажи погибающих «Бёллеров» в обугленные головешки, и не выдерживает. Водитель боится не за себя – за друзей, и это хорошо.

– Я знаю, – отзывается Сантеро. Негромко отзывается, и слова едва долетают из-под респиратора. – Товьсь!

Стрелка манометра бежит вправо, «Доннеры» в ста шагах от «Бёллеров» и «Клоро».

«Они собрались их таранить?»

– Огонь!

И «Азунды» выстроили в утреннем небе две оранжевые радуги.

Нет ничего хуже, чем заживо сгореть в бронетяге, – это страшный сон любого солдата, любого офицера. «Алдар» жёсток – или внутрь лезет, тогда все заканчивается быстро, или раскаляет броню, заставляя кипеть даже королевский уксус. «Алдар» наводит страх, а вопли из горящего бронетяга – ужас.

Экипаж четвёртого номера визжит. А может, уже молчит, но Хильдер всё равно слышит визг умирающих бойцов и орёт:

– Огонь по «Азундам»!

Но летят ещё дуги, и второй номер захлёбывается в огне. Останавливается, люки распахиваются, и обожжённые, орущие люди выскакивают из раскалённого чрева машины. Люди мечтают спастись, но их режут «Гаттасы» с ушерских бронетягов и карабины кирасиров.

Пощады не будет.

И третий номер сдаёт назад.

– Куда?!

Хильдер орёт, но его водитель повторяет тот же манёвр: резко разворачивается и начинает судорожно набирать скорость, стараясь как можно быстрее уйти из страшной ловушки. Без приказа разворачивается, но Хильдер не мешает. Он плачет и не мешает. И не оглядывается, не желает смотреть, как догорают его люди. Трудно, невыносимо трудно смотреть смерти в лицо, когда она дышит в затылок.

Хильдер хочет жить.

Чтобы убивать.

Чтобы мстить.

Третий номер получает своё на самой вершине холма. Сантеро помчался за удирающими землеройками, ударил на ходу и не промахнулся, превратив ещё один бронетяг в костёр. Сантеро не хотел, чтобы «Доннеры» вернулись, потому что два «Доннера» – ещё сила, вот и погнался.

Сантеро стал героем.

А Хильдер ушёл. И не оглядывался, не отъехав от проклятого Змеиного моста на две лиги.

* * *

– Кажется, на втором этаже тоже стреляют, – светским тоном замечает Спичка.

– Кажется, – легко соглашается Шиллер.

– А тебе не кажется, что в люксах шумно?

– Мне кажется, что нам слишком много кажется.

– Ещё как!

И мужчины весело смеются. Они профессионалы, они прекрасно понимают, что им скоро в бой, и позволяют себе несколько секунд отдыха. Расслабляются шутками, чтобы вновь сосредоточиться на драке.

Взрывом, который вынес дверь, убило горничную. Затем погиб проводник, сдуру решивший ударить Спичку бутылкой, – он получил две пули в грудь, и пассажиров люкса – пожилую пару – пришлось пристрелить за компанию, поскольку диверсантам строго-настрого запретили оставлять свидетелей. Затем они заглянули во все оставшиеся помещения, убили вторую горничную и вышли в коридор поболтать.

– Судя по всему, Махима тут нет.

– Зайдём в тыл. – Шиллер ткнул пальцем в потолок.

– Ты читаешь мои мысли.

Диверсанты кивнули друг другу и бросились в конец вагона, на площадку, с которой вела лестница на второй уровень.

– Вы слышите?! Помпилио! Очнитесь!!

Сознание возвращается лениво. Оно предпочитает туман, хочет неспешно плыть по реке в тумане, похожем на дым расслабляющих трав. Сознание знает, где будет лучше: там, где берегов не видно, где есть только туман и силуэты в нём. И образы… Туман становится гуще, обретает плоть, силуэт оживает, превращаясь в образ человека, а потом – просто в человека, и Помпилио видит лицо прекраснейшей в мире женщины…

И шепчет:

«Лилиан!»

– Очнись! Приди в себя!

Какая глупость… Что за шум где-то там? Кто позволяет себе орать, когда нас окутывает прекраснейший в мире туман? Кто осмеливается мешать? Помпилио берет Лилиан за руку. За тёплую, живую руку…

– Ответь, мерзавец!

Помпилио с трудом открывает глаза. Гостиная наполнена дымом, но не тем, который выдыхают расслабляющие травы, а пороховым. И ещё – грохотом. Махим и окровавленный простолюдин. У Махима в руках «Сирень», у простолюдина – пистолет. Они укрылись за перевёрнутым столом и палят… Нет, не друг в друга, а куда-то в сторону. Кажется, туда, где вход… В ответ тоже стреляют.

– Помоги им!

Дер Даген Тур с трудом поворачивает голову и видит перепуганных детей, которых закрывает своим телом трясущаяся горничная. Видит страх, который не спутаешь ни с чем, и морщится.

– Ты слышишь?!

Растрёпанная Амалия хлещет адигена по щекам. Из её глаз текут слёзы, а из носа – сопли.

– Ты слышишь?! Помоги им!!

Тумана больше нет. Лицо прекраснейшей в мире женщины рассеялось, его сменил образ кардонийской простолюдинки. Который хочется пнуть, потому что именно он разрушил чудесное видение.

Но ещё есть грохот и пороховой дым. В тумане хорошо, но в нём не спрятаться от реальности. Не убежать. Туман дарит недолгое счастье.

– Ты ведь умеешь стрелять! Помоги им!

– Не умею, – хрипло отвечает адиген.

– Что? – На Амалию жалко смотреть. – Не умеешь?

– Я не умею стрелять, – подтверждает Помпилио, нащупывая пистолеты. «Близнецы» на месте, и Помпилио усмехается: – Меня учили другому.