Карьер

Агеев спокойно выслушал эту гневную тираду Дрозденко и усмехнулся. Этот подонок еще взывает к чести и уличает его в отсутствии совести. Надо же! Агеев слегка удивился. Он уже начал успокаиваться после ухода Марии и почувствовал, что, несмотря на показной гнев, все-таки у Дрозденко не было полной уверенности в своих крикливых словах, все-таки в его душу, кажется, закралось сомнение. Для начала это было неплохо, и он, улыбнувшись, сказал:

– Конечно, ты можешь думать как тебе угодно. Как проще! Но вряд ли так будет лучше для пользы дела.

Дрозденко, похоже, опешил.

– Для какого дела?

– Для вашего же дела. У меня-то какое дело? Я сапожник.

Дрозденко уселся за стол, большой пятерней беспорядочно взъерошил темную чуприну на голове.

– Скажи, где ты с ней снюхался?

– С кем?

– С Марией.

– И вовсе я с ней не снюхался. Я даже не знаю, что ее зовут Мария.

– А сумка? – опять насторожился Дрозденко.

– Не знаю я этой сумки. Впервые вижу.

– Тэ, тэ, тэ! – передразнил его начальник полиции. – Вот на этой сумочке она и погорела. И ты вместе с ней тоже. Отвертеться вам не удастся.

– Что ж, – вздохнул Агеев. – Раз вы так решили...

Дрозденко с сигаретой во рту перебрал какие-то бумаги на столе, отыскал исписанный лист.

– Опиши внешность того, кто ночевал.

«Ага! – радостно подумал Агеев. – Все-таки клюнул! Не мог не клюнуть...» И, напрягая воображение, он начал описывать.

– Значит, так. Был вечер, моросил дождичек. Он и постучал, я открыл. Сказал: от Барановской.

– Так и сказал: от Барановской? – недоверчиво, сквозь дым покосился на него Дрозденко.

– Так и сказал. Я еще спросил: как она? Он говорит: в порядке.

– А где в порядке?

– Этого не сказал.

– Какого примерно возраста?

– Ну так, среднего, – медленно говорил Агеев, вдруг сообразив, что, возможно, они начнут добиваться от Марии сведений о дядьке, давшем ей корзину с «мылом». Вот если бы ее показания совпали с его... Видно, для этого надобно описывать ночлежника как можно неопределеннее. – Знаешь, было темно. Но, кажется, среднего.

– Во что одет?

– Одет был в какую-то куртку, то есть поддевку или, возможно, плащ...

– Так плащ или куртку? – не стерпел Дрозденко.

Он уже принялся записывать его показания и, видно, не знал, как записать.

– Черт его, трудно было рассмотреть. Если бы знать...

– А обут как?

– Обут вроде в сапоги. Или, может, ботинки...

– Не лапти?

– Может, и лапти... Хотя нет, не в лапти.

– Так сапоги, ботинки или лапти? Что записать?

– Вроде ботинки. Было плохо видно...

Дрозденко швырнул на стол карандаш.

– Говно ты, а не свидетель. Ни черта запомнить не мог. Или сказать не хочешь, выкручиваешься?

– Я не выкручиваюсь.

– Ну а разговаривал он как? По-русски, по-беларусски?

– Смешанно, – сказал, подумав, Агеев. – Слово так, слово этак.

– Поимей в виду, – строго сказал Дрозденко. – Допустим, ты кого-то покроешь, кого-то уведешь из петли. Но тем самым ты поставишь под петлю другого. Возможно, невиновного! Ты думал об этом, давая свои показания?

– Я никого не покрываю. Мне некого покрывать, – сказал Агеев и замолчал.

Тут, пожалуй, Дрозденко был прав, подумал Агеев, такая опасность существовала. Сам того не желая, он мог кого-то и сгубить. Но как тогда ему вывести из-под петли ту, над которой эта петля нависла вплотную? Вот сволочная ситуация, думал Агеев: не погубив одного, не спасешь другого.

– Вот что! – помедлив, сказал Дрозденко. – Мы будем копать. Но ты особенно не надейся, на тебе петля! Только еще не зашморгнулась. Еще из нее можно выскользнуть, если во всем чистосердечно признаться. И всех выдать. Всех ваших сообщников. Которых ты покрываешь. И которые тебя покрывать не будут, можешь быть уверен. Они не дураки. Особенно там, в СД. Там переломают кости, и все откроется. Как на ладошке. А потом всех в яму.

– Что ж, спасибо и на том, – горестно вздохнул Агеев. – Только я тут ни при чем. Да и Мария тоже.

– Считаешь, и Мария тоже?

– Конечно, ни при чем. Обдурили на базаре. А она что, девчонка.

– Утверждаешь?

– Что утверждать? И так ясно, – сказал он и поглядел во вдруг загоревшиеся глаза Дрозденко. Начальник полиции живо вскочил за столом.

– Ага! Вот-вот! Вот этого я и ждал. Когда ты начнешь ее выгораживать. Значит, она с тобой! И ты ее выдал! И себя тоже!

– Да я ничего, – поняв, что допустил оплошность, с деланным спокойствием сказал Агеев. – Что мне Мария...

– Нет, не что! Не что! Ты с ней был в связи. Ты спал с ней! Где, скажи, она месяц скрывалась? – во все горло орал перед ним Дрозденко, и Агеев думал: ударит! Но не ударил. Агеев судорожно сглотнул слюну.

– Зря разоряешься, начальник, – однако, твердо заметил он. – Не там роешь!

– Я знаю, где рыть! Теперь мне многое ясно. А остальное сам скажешь. Мы из тебя вытянем. Черемисин!! – взревел он на весь кабинет. – На качели!..