Карьера

— А я… Делаю должностное преступление! Давая тебе свободу… — вдруг рассмеялся Петр Николаевич. — Здесь! В стране, где я представляю наше государство! Какой-нибудь Ратушной… Не преминет этим воспользоваться.

— И что же вы… Решили? — спросил Корсаков.

— А я просто — не верю этой «телеге», — он захохотал. — Я уже в таком возрасте и положении! Что могу… Могу! «Не верить!»

И тут же, помрачнев, добавил: «Но только здесь! В своих владениях… А Москва?! Пусть сама узнает… И решает — тоже сама!»

Он протянул длинную, красивую руку, чтобы распахнуть дверцу машины.

— Возьмите себе хотя бы день отдыха, — тихо сказал Кирилл. — Мне не нравится ваш вид.

Они внимательно посмотрели друг другу в глаза.

18

Единственное, о чем мечтал сейчас Генка, завернувшись в теплое, старое одеяло, все еще дрожа, — это чтобы о нем забыли! Все! Все!

А пуще всего мечтал Генка, чтобы никогда в жизни он не увидел тех, двоих… Парня из Аэрофлота и второго, желтолицего, кудрявенького. То ли мальчишку, то ли старика?

Ведь наверняка парень из их компании чуть было не выбросил его из тамбура южного экспресса. Именно в том месте, где поезд сворачивал на большой скорости к жутко глубоким меловым карьерам.

Генка сумел увидеть нож в руках того рыжего, спортивного вида парня, успел каким-то первобытным, не рассчитанным ударом ботинка выбить нож из рук «рыжика»… Но сам покачнулся и вылетел на полной скорости из поезда.

Верная смерть была бы ему, если бы он, как-то по-мальчишески собрав свои длинные руки и ноги, тяжело, больно ударившись о летящую, каменную землю, бешено раскручиваясь, не полетел бы вниз, в карьер.

Он сумел ухватиться обеими руками за крепкий куст! Всеми десятью пальцами! Поймал левой ногой какой-то уступ…

Поезд в этот момент скрывался за поворотом, и Генка не был уверен, что «рыжик» (а может, он был там не один?) не спрыгнул, чтобы добить его…

Едва придя в себя, Генка бросился бежать по пыльной еле заметной тропинке. Пригибаясь и одновременно понимая, что его длинная фигура (Черт! Почти два метра!) все равно видна издалека… Зная, что ему наверняка не спастись, он все равно бежал, бежал, пока не кончились силы.

Когда он отдышался, огляделся и начал осматривать себя… «Да! Своим видом он мог только пугать людей!»

Все, кроме джинсов, было рваное, грязное. Сам он был весь в быстро наливающихся синевой кровоподтеках, ссадинах…

Сильно болела голова. Саднила кровоточащая от содранной кожи правая рука.

Он с трудом добрел до светлого, бьющего из зелени ручейка. Выстирал остатки рубашки. Посмотрел на отцовскую замшевую куртку, которая была располосована в трех местах.

Именно испорченная вконец замшевая куртка больше всего вывела из себя Генку.

«Ну как? Как? Я все объясню отцу?!»

Он еще раз инстинктивно опасливо огляделся…

Стоял мирный, жаркий, спокойный полдень.

Желтели бесконечные, расползшиеся по невысоким холмам хлеба. Вдалеке синел лес… И сама жизнь, земля еле заметно дышала в солнечном, туманном мареве…

Генка неожиданно и глубоко заснул.

Спал ребенок, с худыми, но уже наливающимися силой плечами… С тонкими городскими, белыми руками.

Лицо его уткнулось в землю, в траву, как в мягкую, домашнюю подушку… Он тихо посапывал и только изредка глубоко вздыхал во сне.

Губы его от пришедшего покоя раскрылись, и могло показаться, что он специально вытянул их, чтобы выпить что-то — то ли сам воздух — покойный, дневной, чуть влажный… То ли дотянуться до чуть брызжущего ручейка, который переливался и звенел в полуметре от его разбросавшейся сонной фигуры.

…На базаре в Белгороде он, продав джинсы, купил кое-какую одежонку. Местными поездами добрался до Тулы. Оттуда ехал уже без билета…

То там, то здесь еще мерещились ему лица «ангела»… Или еще кого-то… Из «их» компании!

Лицо его потемнело от загара, от нечастого мытья. Когда тульский поезд проходил, не останавливаясь, мимо станции, где жил дед, у него мелькнула мысль — выпрыгнуть на ходу. Но поезд шел со скоростью почти восемьдесят километров в час, и Генка испугался.

На вокзале в Москве он увидел (или ему показалось!), что за ним идет какой-то мужик.

Идет неотступно.

Генка побоялся идти прямо домой. Тем более что ключей у него не было…

Он позвонил раз, другой по телефону. Дома молчали.

Конечно, у него были приятели… Знакомые его и отца, но в таком виде? Разве мог он кому-нибудь показаться?!

Когда он уже твердо решил ехать к деду и направился из маленького скверика (напротив вокзала, где утром, днем и даже вечером, пользуясь московской жарой, кое-как обживался приезжий народ), он почувствовал, как сзади его кто-то окликнул по имени.

— Геночка! Папенькин сынок! Ты что… Хиппуешь? — перед ним стояли двое…

«Ангел»! И еще какой-то незнакомый тип… В аккуратном, почти форменном, но без погон, плаще.

«В начищенных ботинках»! Это Генка зачем-то отметил.

— Ну? Пойдем? — тихо, так чтобы слышали только они трое, сказал «Ангел». — Обсудим… кое-что!

Генка хотел было дать «деру», но ноги не послушались его…

«Плащ» взял его за локоть, и как ни пытался сопротивляться Генка, тот был явно сильнее его.