Карьера Никодима Дызмы

Дызма сел. Этот граф вызывал в нем сложное чувство: страх, брезгливость, любопытство, сострадание.

— Слышал… — протянул граф, облизывая кончиком языка нервные бескровные губы, — слышал. Вероятно, этот негодяй привез вас сюда потому, что в вас нуждается. Считаю своим долгом как джентльмен предостеречь вас относительно воровской натуры моего милейшего зятя.

О ком вы говорите, граф? — удивился Дызма.

О ком? Ну конечно, об этом хаме, Леоне Кунике.

— О пане Куницком?

— Какой там Куницкий? — закричал граф. — Ко всем чертям! Какой Куницкий? Почему Куницкий? Куницкий — славная шляхетская фамилия, которую этот паук присвоил себе. Украл, понимаете? Украл! Звать его попросту Куник. Я сам проверил. Мать — прачка Геновефа Куник, отец неизвестен. Да, сударь, графиня Понимирская, внучка герцогини де Реон, отныне пани Куник.

— Не понимаю, — осторожно начал Дызма, — значит, вы, граф, шурин пана Куницкого?

Понимирский вскочил как ужаленный. Бескровное лицо побагровело.

— Молчите! Молчите вы, вы…

— Простите, — испугался Дызма.

— Не смейте никогда в моем присутствии называть его иначе как Куник, мерзавец Куник, авантюрист Куник. Никоим образом не Куницкий!.. Мой зять — гнусный ростовщик и мошенник Куник! Незаконнорожденный прохвост! Куник! Ку-ник! Ку-ник! Повторите: Ку-ник! Ну?

— Куник, — пролепетал Дызма.

Понимирский успокоился, сел, даже улыбнулся.

— Не знали? Мой Брут тоже не знал и даже ластился к моему зятьку, пока тот не пнул его. Скотина!

Он задумался и добавил:

— Скоты оба: и Куник и собака… Впрочем, и я скотина…

Вдруг он расхохотался:

— Простите за откровенность, но и вы скотина!

Он все еще хохотал, и Дызма мысленно решил: «Сумасшедший».

— Думаете, я сумасшедший? — схватил вдруг Дызму за руку Понимирский и приблизил свое лицо к его лицу.

Дызма вздрогнул.

— Нет — возразил он неуверенно. — Что вы! Боже избави…

— Не спорить! — крикнул граф. — Я знаю! Впрочем, наверняка Куник предупредил вас. А может быть, сестра? Признайтесь. Рано или поздно и она опустится морально, живя с этой свиньей, этим шакалом. Что вам говорила Нина?

— Мне никто ничего не говорил.

— Никто?

— Даю слово, — заверил его Никодим.

— Предполагали, что вы не удостоитесь чести познакомиться со мной. Известно ли вам, что они запретили мне входить в дом! Велели подавать мне пищу отдельно! Запретили отлучаться из парка, Куник велел прислуге бить меня палками, если выйду.

— Но почему?

— Почему? Потому что для них я неудобен, мои шляхетские манеры невыносимы для этого выскочки, этого подкидыша. Потому что здесь господином должен быть я, а не этот прохвост, он никак не может примириться с мыслью, что настоящий владелец Коборова — это я, что в нашем родовом гнезде хозяином должен быть я!

— Так, значит, пан Куник… пан Куник взял Коборово в приданое за вашей сестрой, граф?

Понимирский закрыл лицо руками и замолк. Дызма увидел, как по длинным, тонким пальцам текут слезы.

«Что за черт?!» — удивленно подумал он.

Собачонка принялась неистово скулить и попыталась вскочить на колени к Понимирскому. Тот вынул надушенный шелковый платок и вытер глаза.

— Простите, — сказал он, — у меня нервы не в порядке.

— Пожалуйста… — начал было Дызма.

Лицо графа искривилось в насмешливой улыбке.

— Что значит «пожалуйста»? Вы — как вас там — вы нравитесь мне, поэтому я и плачу. Англичане говорят в таких случаях… Впрочем, вы, наверно, не понимаете по-английски?..

— Нет.

— Вот и чудесно, — обрадовался граф. — Не буду вас огорчать: вы мне нравитесь! — Кончиками пальцев он похлопал Дызму по плечу. — Как только мне захочется обругать вас, я сделаю это по-английски. Хорошо?

— Хорошо, — покорно согласился Никодим.

— Но не это главное. Имейте в виду: хоть Куник и мошенник, хоть он присвоил себе наше Коборово, обкрадывать его нельзя, потому что в будущем я предъявлю к нему иск и отниму имение, его самого — в тюрьму, а Нину возьму под свою опеку. Который час?

Дызма вынул часы.

— Половина восьмого.

— Как? Уже? Мне надо скорей в павильон, а то мне не дадут ужина. До свидания. Жаль, я хотел вам еще много чего рассказать. Приходите завтра в это же время. Придете?

— Приду.

— И еще одно. Не говорите никому, что видели меня. Дайте честное слово!

— Честное слово.

— Ну, верю вам, хоть и фамилия и наружность говорят, что вы низкого рода, а у плебеев чести нет. До свидания!

Он круто повернулся и стремительно зашагал по дубовой аллее. За ним неуклюже прыгала собака.

— Сумасшедший, — громко сказал Дызма, когда они скрылись за поворотом. — Наверняка сумасшедший. Ну и наговорил же он всего!.. У богатых господ всегда за душой какое-нибудь свинство… Может, он и правду сказал… Черт возьми… Куник! Уверяет, что негодяй… А мне-то какое дело?..

Никодим махнул рукой и закурил. Издали донесся глубокий басовитый раскат гонга. Ужин. Встав со скамьи, он направился к дому.

ГЛАВА 4

За столом бесшумно прислуживал чопорный лакей. Ужин состоял из нескольких перемен. Настроение было лучше, чем за завтраком. Куницкий — а может быть, Ку-ник — меньше интересовался делами и Дызмой, теперь он осыпал своим словесным фейерверком жену и дочь, расспрашивая их о покупках.