«Карьера» Русанова. Суть дела

— Какой еще Коля? — спросил Калашников.

— Николай Афанасьевич Карпов, директор нашего завода. Мы играли в преферанс, и он мне поведал… Цифры утешительные. Полагаю, преодолев некоторую застенчивость, следует добиваться, чтобы инвалидную коляску включили в план по линии товаров широкого потребления. Прибыль обещает быть ощутимой. Весьма! Не говоря о моральной стороне вопроса.

— А что Коля ответил? — нагло спросил Гусев. — Вы ему показывали?

— Во-первых, я почитаю субординацию, Владимир Васильевич. Во-вторых, Карпов принимает сейчас делегацию из Вьетнама, и соваться к нему со своей арифметикой я счел бестактным.

Балакирев с минуту изучал листок, подсунутый ему Пряхиным.

— То-то и оно, что арифметика… Заманчиво! Ох, Павел Петрович, хорошо живется экономистам. У них — объективные законы, у нас — объективные причины… Коляски-то нет! Нет ее, Павел Петрович, а мы уже денежки считаем и людей готовы облагодетельствовать. — Он повернулся к Гусеву. — На чертежи — две недели. А в натуре, чтобы пощупать?

— Это как с экспериментальным участком договорюсь, тесновато там. Если подвинутся, за месяц уложусь.

— Они подвинутся… Значит так. Принимаю решение. Предварительное. В июле в Хабаровске будет зональная выставка, она же ярмарка, съедется половина Сибири. Можно будет кого-нибудь изловить, заинтересовать, а это уже коммерция. Но чтобы крючок был золотой! Нужен готовый, отлаженный, вылизанный экземпляр, технологически безукоризненный. Тогда и в главке можно будет разговаривать, и выше. — Помолчав немного, добавил: — Задача по зрелом размышлении безнадежная, но товарищ Гусев не дает нам времени на зрелое размышление. — Он посмотрел на Калашникова. — Ты хотел что-то добавить?

— Не добавить, а продолжить, вы меня перебили. Гусев обещал подумать о сквозной бригаде, но ему, конечно, некогда, у него загорелось. Мы с Ужакиным на профсоюзной конференции не знали, куда со стыда деваться. Плетемся в хвосте! Собираемся продукцию осваивать, которой и в помине нет, а дело, требующее к себе первоочередного внимания, — в загоне! После этого надеяться, что нас кто-то поддержит, просто глупо. Кому-кому, а тебе, Владимир Васильевич, это должно быть понятно в первую голову — ты не только новую технику внедрять призвав, но и все новое, что рождено творческой инициативой, потому что само по себе ничего не делается, нужен толчок, стимул. Лидер, в конце концов!

«Бревно, — думал Гусев. — Такое бревно, если поперек ляжет, его не обойдешь, не объедешь. Руками, ногами, зубами в тебя вцепится. Он — всесилен, потому что тренирован с детства: еще в пионерах, небось, когда макулатуру собирали, он мог убедить Толстого в утиль сдать, лишь бы его отряд в Артек поехал, а кто против — тому по шее! Загрызет. Не по злобе, не по скудоумию — по привычке…»

— А чего ты, собственно говоря, кипятишься, — неожиданно для себя сказал Гусев. — Можно подумать, я упираюсь. Идея хорошая, жизнеспособная, полностью поддерживаю. Остается найти под нее достойного человека, лидера, как ты говоришь.

— Вы это… серьезно? — спросил Балакирев, и Гусеву почудилось в его тоне недоумение. — Серьезно так считаете?

«А то ты не знаешь, как я считаю, — все еще брыкался про себя Гусев. — Я считаю так же, как и ты, и оба мы будем делать то, что считают правильным другие, те, кому видней…»

— Вполне серьезно. Кому-то надо начать. Думаю, что лучшая кандидатура — Черепанов. Он согласен.

— Он же в санатории! — удивился Калашников.

— Мы с ним говорили перед отъездом. — Гусев почувствовал, что сейчас он готов реорганизовать весь завод, всю отрасль, мобилизовать все мыслимые и немыслимые ресурсы. — Он скоро вернется, и тогда, в более широком кругу, мы все обсудим. Лучшей кандидатуры не найти!..

Гусев с Пряхиным вместе вышли из кабинета.

— За Сережу вы напрасно расписались, — сказал Пряхин. — Не думаю, чтобы он на это пошел.

— Какая разница, — устало проговорил Гусев. — Не Черепанов, так кто-нибудь другой. Не все ли равно…

11

Конец апреля. Снег начинает оседать под взбалмошным весенним солнцем, но еще держится, даже поскрипывает по утрам свежим вафельным скрипом; лыжи, если подобрать мазь, легко скользят по наезженной колее. Отдыхающие щеголяют наимоднейшими свитерами и куртками, а иные, опершись о палки, позируют перед объективом в одних шортах: солнце в эту пору за несколько дней наводит загар не хуже, чем в Гаграх.

— Напечатают такую фотографию на обложке «Огонька», посмотрит высокое начальство, как голые северяне по снегу бегают посреди роскошной природы, и поснимают нам все надбавки, — сказал лыжный инструктор, сопровождавший отдыхающих на прогулке. — Неосторожно, знаете… — Он обернулся к Черепанову. — Ну что, нашли свои часики?

— Да где их найдешь? Снег рыхлый, провалились и баста — концов не сыщешь.

— Жаль, хорошие были часы. «Сейка», по-моему?

— Это меня жалеть надо, — скорбно сказал Черепанов. — А их-то чего? Они же водонепроницаемые, завод у них на год, лежат где-нибудь себе преспокойненько и тикают. Райская жизнь!

Инструктор юмора не понял, но рассмеялся: он любил, чтобы у отдыхающих было хорошее настроение.