«Карьера» Русанова. Суть дела

— Я бы мог назвать твой поступок беззастенчивым, но я назову его, как он того заслуживает. Это — наглость. Низость. Это… мерзость, в конце концов! Зачем ты пришел сюда? Как ты мог прийти? Ты выкормыш Званцева… — Он поднял руку, как бы заранее отметая все, что Геннадий мог бы возразить. — Или ты не знаешь, что живешь в одном доме с подлецом, который первым подписался под кляузой на Дмитрия? Павел дурак и всепрощенец, а я не потерплю — слышишь? — не потерплю… Я не хочу тебя здесь видеть. Уходи. Немедленно уходи!

Должно быть, он еще говорил что-то, наверняка говорил, но все это уже размылось в памяти, стерлось, проглядывает урывками. Он помнит только, как выскочил из ресторана Павел, что-то кричал, тряс его за плечи; помнит испуганное лицо швейцара — почему? Потом, уже совсем на исходе сознания, видится ему такси, он куда-то едет, торопит шофера, потом яркий свет, музыка, большой графин водки на столе, и рядом — женщина. Пальцы у нее тонкие, длинные, с ярко накрашенными ногтями.

«Зачем здесь женщина? — подумал он. — Это что? Ага, это Казанский вокзал. Как я сюда попал? Ну да, я же собирался уехать, я давно собирался уехать, но все ждал… Ждал, пока меня вышвырнут пинком, пока сунут носом в дерьмо, крикнут в лицо, что я подлец. Ждал — и дождался…»

Он налил полный фужер водки, выпил, посмотрел на женщину.

— Вы… зачем здесь?

— Я опоздала на поезд, — ничуть не смутившись его бесцеремонностью, сказала она. — Так получилось. Представляете?

— Представляю. Я тоже… опоздал.

— Правда? На какой?

— Не знаю. Опоздал, и все.

Геннадий снова налил рюмку, выпил ее. Потом налил женщине.

— Горе у вас, да? — спросила она. — Так вы поделитесь.

— Я поделился. — Он кивнул на рюмку.

— Ах, да вы шутник!

«Какое милое лицо, — думал он, постепенно погружаясь в мягкие, тихо баюкающие волны. — Хорошее, доброе лицо. И глаза, домашние, уютные».

— Вам дарили хризантемы? — спросил он.

— Чего?

— Так… Давайте пить. Хотите шампанского? И конфет — самых лучших? Выбирайте. Я сегодня богатый. Что нам еще делать, если мы опоздали?

Потом они поехали к ней. В маленькой, тесно заставленной комнате приторно пахло ванилью, духами, помадой — запах был густой, тяжелый, но Геннадий все еще плыл и плыл по баюкающим волнам, погружался в них все глубже: ему было все равно, чем здесь пахнет, он опустился на груду подушек, взял женщину за руку и стал рассказывать ей о себе — несвязно и путанно. Ему нестерпимо хотелось участия, жалости, хотелось, чтобы его погладили по голове, поплакали бы с ним, хотелось, чтобы приласкали…

— Плохо мне, — говорил он. — Можешь ты это понять? Женщина должна понять, правда? Налей-ка мне еще, расскажу…

Женщина сперва слушала его, потом, отодвинув бутылку, сказала:

— Брось ты переживать по пустякам. Так уж заведено: один у другого откусить норовит, вот и кусай первый. Все твое горе — не горе, пока мы живы, а живем мы мало… Поцелуй лучше меня, вот сделается тебе сладко.

Она прильнула к нему, обняла большими мягкими руками, и Геннадий чуть не задохнулся в этих душных объятиях, и тогда, даже сквозь хмель понимая всю нелепость, всю пакостность того, что сейчас произойдет на этих пуховых, залитых вином и липких от халвы подушках, он неумело и зло стал срывать с нее платье, чувствуя, как она торопливо помогает ему…

Он ушел от нее утром, совсем рано, долго стоял возле водопроводной колонки в каком-то глухом переулке и лил себе на голову воду, потом понял, что надо срочно ехать на рынок, там уже открыта пивная, пошарил по карманам — нет денег. Не беда! Загоню пиджак в крайнем случае, только надо ехать скорее, бежать бегом…

Он мотался по городу, оглушенный и затравленный, и всюду, где бы он ни был, из углов выползали то Иван Изотович с ненавидящими глазами, то липкая пьяная баба.

Среди дня выплыло: к Тане! Это было, как далекое окно… Он шел или ехал — не помнит, и вот наконец добрался до знакомого дома с чугунной оградой. Во дворе бегали нарядные девочки с бантами, стояли машины — много машин, и к ним почему-то были привязаны воздушные шарики, ленты, еще какая-то дребедень. Что это? И почему столько цветов? Да-да… Он забыл. Это выходит замуж Танькина подруга, вон она, в белой фате, как в тюлевой занавеске. Невеста…

Он увидел Таню и, пятясь, стал отступать за ограду. Скорее… Он выскочил на улицу и побежал. Бежал и слышал, как сзади хохотал отчим: «Твой отец окочурился на ступеньках, слышишь? Помер! Ха-ха-ха! Окочурился твой отец!..»

Через два дня его доставили домой, сдали на руки перепуганному профессору. Званцев тут же побежал за врачом. Геннадий отыскал старый школьный портфель, зачем-то сунул туда несколько тетрадей и книг и вышел на улицу…

Все это припомнилось ему ветреной осенней ночью на далеком курильском причале. Несколько раз падала в воду докуренная сигарета. Занимался рассвет. Робкий холодный рассвет. Путина кончилась.

Пора уходить.

12