«Карьера» Русанова. Суть дела

— Пас-ку-да! — чужим голосом, от которого он сам вздрогнул, проговорил Геннадий, еще не веря, не понимая, что все это уже происходит там. — Ну-ка, Яша, ты посиди. Ты посиди тут, я сейчас…

Не разбирая дороги, в угольной темени глухого пустыря он метнулся к дому, зная, что дверь наверняка заперта, но зная также, что в пристройке есть калитка, запиравшаяся на слабую щеколду. Он вышиб эту калитку — она с грохотом влетела внутрь, и уже в прихожей, шаря по стене, чтобы зажечь свет, услышал сдавленный стон, а когда лампа вспыхнула, увидел в проеме внезапно обернувшегося на шум Евстигнея — набычившегося, с надувшимися на шее венами, тупого и страшного; увидел захолонувшую в страхе, обреченно прижавшуюся к косяку Настю, и за всем этим — как при яркой вспышке грозы — лицо верующей Пелагеи, смирение беспомощного Якова, тихое журчание молитвы, и в эту секунду уже знал, что ему до сладкой, томительной боли хочется убить этого человека…

— Ну! — выдохнул он. — Ну, Евстигней Сорокин!

Евстигней неторопливо повернулся и пошел на Геннадия. Он был огромен, широк, литая его грудь дышала с хрипом, и Геннадий, забыв все, чему его учили на образцовых московских рингах, забыв с правилах честного поединка, носком ботинка что есть силы ударил его по лодыжке, потом, когда Евстигней, взревев, подался вперед, ударил коленом в живот и еще раз — в падающее прямо на него, перекошенное криком лицо. Евстигней дернулся всем телом, в горле у него забулькало, и он, медленно заваливаясь набок, упал.

— Не надо! Господь с тобой, не надо! Зачем ты так? — заголосил вдруг сзади подоспевший Яков. — Ты его убил, совсем убил! Что же теперь будет?

В распахнутые двери уже кто-то заглядывал, перед домом слышались голоса. Геннадий, схватив лежавшие на столе спички, выскочил на улицу и бросился к сараю, где было сложено сено, но почувствовал чьи-то сжавшие его запястья руки, обернулся, чтобы отшвырнуть непрошеных успокоителей, однако отшвырнуть не смог, потому что это была милиция…

В отделении Геннадий угрюмо молчал, отказался давать показания, и потому, учитывая, что тяжелых телесных повреждений он гражданину Сорокину не причинил, ему определили пятнадцать суток. Вместе с ним сидел веселый балагур, большой знаток Севера. Когда они свое отсидели, он сказал:

— Давай в Магадан? Там, говорят, еще денежки водятся.

— Один черт, — согласился Геннадий. — Глядишь, перезимуем…

В Магадан он попал, однако, только через несколько месяцев, провалявшись все это время в больнице. У него было тяжелое нервное истощение, шумы в сердце, еще что-то, и когда ему выдали на руки бумажку с перечислением всего, что он успел в себе накопить, он тихо присвистнул: «Ну вот, немного, значит, осталось. Как-нибудь доскрипим. Дотянем…»

Целый год носило Геннадия по Колыме. Рыбачил на Оле. После очередного запоя устроился сторожем на автобазу, пытался снова получить права, но в день экзаменов с утра выпил пива, потом разбавил водкой и очутился в вытрезвителе.

Потом он стал завсегдатаем темных магазинных тамбуров, сшибая, когда удастся, на выпивку и закуску, с утра появлялся на рынке возле пивной, где можно было встретить гуляющего моряка или рабочего с приисков, пристроиться к нему… Но были в этом деле у него соперники, такие же опухшие и оборванные, с ними приходилось драться, а бил он жестоко и умело… Два раза получал по пятнадцать суток, на третий раз, набедокурив возле ресторана и смутно соображая, что легко ему не отделаться, кинулся в первый попавшийся грузовик, угрелся в кузове на пустых мешках и окончательно пришел в себя лишь на автовокзале далекого северного поселка Та-Саланах.

Был вечер. Он раздобыл бутылку вина, выпил ее на берегу какой-то речушки, потом снова заснул и проснулся от того, что услышал рядом негромкий говор.

— Очнулся? — спросил его крепкий рыжий парень в гимнастерке о расстегнутым воротом. — На-ка, глотни, рассупонь мозги. — Он протянул початую бутылку вина. — Крепенько ты вчера, видать, заложил. Не будь Японца, стучать бы тебе сейчас в райские ворота.

— Это почему?

— Да все потому. Выволок он тебя из реки, когда ты уже пузыри пускал. Не смотри, что мал, кобылу за ноги поднимет.

— В долгу, выходит, перед тобой.

— Ничего, заплатишь. Ты откуда?

— Ниоткуда. Сам по себе.

— Ага… Ну ладно.

— Выпить тут чего-нибудь найдется? Час вроде ранний…

— С деньгами и в аду найдется, — сказал Рябой.

Геннадий снял с руки часы.

— Ух ты! — присвистнул Японец. — Золотые. Умный мальчик. Заработал. Умеет денежку беречь.

Эти часы, подарок матери, прошли с ним через все пять лет, и он не мог пропить их даже в самые разудалые минуты…

— Найдешь кому сплавить?

— Чего ж не найти? — Японец прикинул часы на ладони. — Большие деньги дадут.

Они долго шли по узкой тропинке мимо закопченных домов. Где-то на краю поселка Японец постучал в дверь.

— Что тут? — спросил Геннадий.

— А что хочешь. Полное обслуживание на дому. Берут деньги — дают водку. Еще берут деньги — дают, что душенька пожелает.

— Ишь ты!

— Только так. По прейскуранту.

— Заходите, — позвал из сеней Японец.

Через час все встало на место.