Карфаген должен быть разрушен

Когда в Риме узнали о победе, улицы заполнились толпами ликующих людей. Согласно Аппиану, радость римлян можно было понять, поскольку «ни в какой другой войне противник не угрожал им у самых ворот города и не наводил такого ужаса своим упорством, искусностью, отвагой и вероломством»^{1253}. Хотя большинству описаний Пунических войн присуща гиперболизация, данная эмоциональная оценка, возможно, верно отражала настроения римлян. Окончание войн, угрожавших лишить их божественного благоволения и подвергших смертельной опасности у ворот города, действительно могло принести им величайшее облегчение^{1254}. Необычайная религиозная и литературная активность римлян в годы войны уже свидетельствует о том огромном значении, которое имели победы и поражения на поле боя и для самооценки, и для видения своего места в мире.

Для одних историков Вторая Пуническая война подтвердила предопределенность римского господства, для других она обозначила начало разложения и упадка. Как считал Полибий, чьи взгляды разделяли многие римские сенаторы (и интеллектуальное сообщество эллинистического мира), всем великим державам уготован неминуемый крах^{1255}.[369] Пока что более или менее разумно организованное государственное устройство Рима предотвращало сползание к гибели, но и ему не избежать участи Карфагена. Согласно политической философии Полибия, причины будущего фиаско надо искать не в появлении альтернатив, а в латентных внутренних конфликтах и иррациональности. К упадку, поражению и гибели Карфаген привели демагогия Баркидов и возросшее влияние популистских политиков. Даже Ганнибал, восхищавший Полибия в роли командующего, был подвержен иррациональности и импульсивности, которыми отмечены последние годы существования Карфагена^{1256}. Разрушив Карфаген, римляне начали реализовывать теорию, предрекшую неизбежную погибель собственного города.

Прозорливость политической философии, предсказавшей падение Рима, подтвердилась уже в последние десятилетия II — начале I века, когда Римскую республику поразил политический кризис и вспыхнула кровавая гражданская война. Призрак Карфагена теперь уже не только зловеще напоминал об аналогичной участи Рима, но и служил источником распрей в сенате. В действительности междоусобицу в римском сенате Карфаген породил еще до разрушения города. Римский командующий Гостилий Манцин, раздосадованный недостаточным вниманием к его заслугам в сравнении с почестями, оказанными Сципиону Эмилиану, заказал картину, изображавшую Карфаген и штурм, которым он предводительствовал, водрузив ее на римском Форуме. Мало того, он, стоя рядом с произведением, зазывал зевак и с жаром рассказывал о своих героических деяниях, способствовавших взятию города^{1257}.

Но не только славу не могли поделить римские военачальники и сановники. Вокруг плодородных североафриканских земель, ставших римскими владениями, тоже разгорелись споры. Особенно острые разногласия в сенате вызвала земельная реформа, предусматривавшая в том числе и освоение заморских колоний. Она была необходима прежде всего ветеранам войны, обеспечившим победу и оказавшимся в рядах римской бедноты. В 123 году сенатор Гай Семпроний Гракх и его сторонники добились одобрения законопроекта, регулирующего заселение бывших карфагенских территорий и предлагавшего, кроме того, создание колонии на месте разрушенного Карфагена под названием Юнония. Против этого плана выступили консерваторы во главе со Сципионом Эмилианом. Гракх выиграл дебаты, приведя старый аргумент Сципиона Назики: падение Карфагена неизбежно породит в Риме демагогов и тиранов (явный намек на Сципиона Эмилиана). Заслуженный полководец в ответ обвинил реформистов в алчности: они-де хотят нажиться на завоеваниях Рима на Востоке^{1258}. Как бы то ни было, обе стороны продемонстрировали: в Риме — разлад, а причина тому — завоевания.

Реформаторы на какое-то время восторжествовали, но вскоре их постигло разочарование: оппоненты настроили общественное мнение против проекта, распространив слухи, будто межевые столбики, отмечавшие границы новой колонии, выдрали волки (вещуны посчитали это недобрым предзнаменованием). Естественно, от реализации проекта пришлось отказаться^{1259}.[370] Но на этом конфликт между реформаторами и консерваторами не закончился. В 121 году консул Луций Опимий устроил путч, во время которого были убиты и Гракх, и три тысячи его сторонников. С поразительным цинизмом и бесстыдством Опимий распорядился построить на Капитолии храм, посвященный Конкордии (богине Согласия)^{1260}. Многие восприняли его как мемориал, увековечивший кровавую свару, поразившую Рим. Не случайно кто-то написал на здании: «Безумие раздора соорудило храм Согласия»^{1261}.[371]^,[372]