Карфаген должен быть разрушен

К разряду таких писателей следует отнести Ливия[382]. В принципе нет ничего оригинального в его главной исторической концепции — сопоставлении жизнеспособного раннего Рима с тем, каким он стал в эпоху упадка^{1273}. В исследовании легко обнаруживается знакомый акцент на тлетворном влиянии роскоши на склад характера римлян^{1274}. Ливия отличает от Полибия и других предшественников то, что он рассматривает упадок Рима после разрушения Карфагена как явление временное и преодолимое. Согласно Ливию, Рим уже пережил три исторических цикла с пиками и падениями. Правление Августа означает начало четвертого цикла и возможность для Рима вновь стать великим. По программе Ливия, Август посредством в том числе и непопулярных мер должен остановить процесс упадка и вознести Рим до новых высот, возродив животворные добродетели fides и pietas^{1275}.[383]

В повествовании Ливия Карфаген играет более значительную роль, нежели просто главного соперника Рима в борьбе за мировое господство^{1276}. Помимо воспроизведения тезиса Полибия о том, что падение Карфагена вызвано чрезмерным влиянием несведущих граждан на власть, Ливий представляет североафриканский город в качестве исключительного морального антипода Риму. Если Полибий считает, что Карфаген потерял величие, то, по мнению Ливия, нравственно неполноценный Карфаген никогда его и не имел. На протяжении всего повествования о Пунических войнах Ливий постоянно противопоставляет карфагенской порочности римскую добродетельность.

Хотя у Полибия тоже встречаются унизительные замечания о нравах карфагенян, нападки Ливия обычно более едкие и язвительные. В знаменитом описании личности великого карфагенского полководца Ганнибала историк, воздав вначале хвалу его физическим данным и военной искушенности, сводит на нет благоприятное первоначальное впечатление уничижительными оценками нравственных качеств: «Но в одинаковой мере с этими высокими достоинствами обладал он и ужасными пороками. Его жестокость доходила до бесчеловечности, его вероломство превосходило даже пресловутое пунийское коварство. Он не знал ни правды, ни добродетели, не боялся богов, не соблюдал клятвы, не уважал святынь»^{1277}.^{1278} Согласно Ливию, пороками Ганнибал затмевал даже соотечественников. На протяжении всего повествования Ливий заостряет внимание на вероломстве карфагенского полководца. Чего стоит лишь один эпизод о том, как Ганнибал повелевает заковать в кандалы римских воинов, которым была обещана свобода его же нумидийским начальником конницы. Этот поступок историк язвительно называет актом проявления «истинно пунийского благородства»^{1279}.[384] Хотя и не он изобрел ставшее ходовым римское выражение «пунийская верность», саркастически именующее коварство и вероломство, именно благодаря Ливию этот эпитет прочно укрепился в менталитете римлян. Он даже позволил себе вложить это выражение в уста самого Ганнибала, придумав его признание, будто у римского сената нет никаких оснований для того, чтобы доверять мирным переговорам с карфагенянами^{1280}.[385][386]

Нельзя забывать о том, что обвинения в непорядочности, вероломстве и алчности проистекают из общего замысла Ливия оправдать агрессию Рима и доказать римскую добродетельность. Вопреки его утверждениям римляне были не менее вероломны, чем карфагеняне во время Второй Пунической войны, и Ливий обвинениями Ганнибала просто отвлекает внимание от бесчестности римлян. Ливий упорно изображает осаду и взятие карфагенянами города Сагунта (послужило поводом для развязывания Второй Пунической войны) как пример вероломства Ганнибала и его соотечественников. В то же время он не находит ничего плохого в том, что римский сенат не помог своему закадычному союзнику^{1281}.

Таким же образом можно расценить и обвинения карфагенян в нечестивости. Утверждения Ливия о святотатстве карфагенян не имеют никакого отношения к реальной практике карфагенских религиозных верований и ритуалов, а отражают скорее его желание поддержать римские притязания на божественное благоволение, осуществлению которых воспрепятствовали военные успехи Ганнибала и его пропаганда. Ливий попытался разрешить эту деликатную проблему, объяснив первоначальные победы Ганнибала его временным благочестием и неспособностью римлян адекватно почитать своих богов. Заявив в самом начале описания войны о неправедности миссии Ганнибала, Ливий дал понять, что любые успехи карфагенян будут иметь временный характер. Естественно, поражение Карфагена Ливий объяснил не чем иным, как божественной карой^{1282}. Согласно догме Ливия, печальная участь Карфагена подтверждает превосходство добродетелей римлян, благоволение к ним богов и потенциал для обретения нового величия.

Новый Геракл и новый Карфаген