Карфаген должен быть разрушен

Цена была выше, чем на других виллах. Но Андриск не стал торговаться, надеясь, что уступчивость поможет вызвать вилика на разговор.

– Согласен! – проговорил он. – Тащи!

– Сначала задаток… Денарий.

– Какой задаток? – удивленно протянул Андриск. – Деньги за шкуру.

Жестами он показал операцию обмена. Вилик помотал головой.

– Шкуру обработать надо. Ты пока в соседнюю виллу отправляйся. Нечего здесь маячить. Завтра приезжай.

С этими словами он протянул ладонь. Андриск швырнул денарий.

– Послушай! – внезапно спросил он. – Ведь это вилла Порция Катона?

– Ну да…

– А нет ли среди рабов Исомаха, эпирца?

– Такого нет.

– Но я знаю, что он на вилле твоего господина! – с отчаянием воскликнул Андриск.

– А ты думаешь, у Катона одна вилла?

Вилик повернулся и, покачиваясь из стороны в сторону, зашагал к видневшемуся вдали хлеву. На его поясе позвякивали ключи.

Единомышленники

Публий в назначенный день явился вместе с Теренцием и миловидным юношей своих лет Гаем Лелием – сыном самого близкого друга Сципиона Африканского, сопровождавшего его во всех походах. «Сам выбор друга, – подумал Полибий, – свидетельство того, что сын Эмилия Павла желает подражать Сципиону».

Двое в тогах и двое в хитонах. Два римлянина и два чужестранца. Но если кто-нибудь взглянул бы на них со стороны, он мог подумать, что находится не в Риме, а в Афинах. Чистая эллинская речь, да и разговор не о войнах, не о доходах, а об искусстве.

– Философия! – с горечью произнес Публий. – Какие у нас философы! Простонародью и смысл этого слова непонятен. Я слышал, как философом обозвали чужестранца-гадателя, вытянувшего у простаков пару ассов.

– А что сказать о живописи! – подхватил Лелий. – Когда поэту Гнею Невию надо было рассказать об эллинском художнике Феодоте, прибывшем в Рим, он не отыскал в нашем языке слова «кисть».

– Как же он вышел из положения? – спросил Поли-бий.

– А вот так! – воскликнул Лелий и, вскочив, продекламировал:

Грек Феодот в храме римском
Бычьим хвостом малевал
на доске резвящихся
ларвов!

– Вот и хорошо, когда в городе все первое, – сказал Полибий. – Первая библиотека. Первый астроном…

– Его отправили послом в Сирию, – вставил Лелий.

– Первые базилики[37]. Первый портик[38], – продолжал Полибий. – Первый перевод Гомера.

– И очень неуклюжий! – вставил Публий.

– Мне трудно судить, – сказал Полибий. – Но важно, что положено начало. Первые переложения на латынь комедий Менандра Плавтом.

– Великолепным Плавтом! – подхватил Теренций. – Какой живой и сочный язык! Где он подслушал эти слова, эти поговорки, бьющие наповал?!

Публий пожал плечами.

– В гавани, где он, до того как стать драматургом, таскал мешки с зерном. Нет, я не отказываю Плавту в таланте. Но он слишком простонароден. Мне по душе твои комедии, Теренций. Они не только развлекают, но и учат. Сколько прошло веков с тех пор, как смертные взялись впервые за стиль и тростник. Но ведь никто до тебя не сказал: «У книг свои судьбы, и зависят они от читателей».

– Я имел в виду и слушателей, – пояснил Теренций, – они, как я мог убедиться, бегут от моих постановок к ателланам.

– Ателланы не в Риме начались, – успокаивающе произнес Лелий. – К ним, насколько мне известно, привыкали полвека. И гладиаторские игры, от которых наша чернь без ума, появились в Риме лишь сто лет назад[39] и мало кого поначалу привлекали.

– Ты хочешь сказать, что к моим комедиям могут привыкнуть через пятьдесят – сто лет. Но ведь я человек, и мне не чуждо ничто человеческое[40].

В таблине появился Исомах с подносом и стал расставлять блюда.

– За этим столом, – сказал Публий, – когда в доме еще жил отец, не было свободных мест. А теперь их пять.

– Я знаю, как заполнить одно из них, – сказал Лелий. – Пригласим Пакувия.

– Прекрасная мысль! – согласился Публий. – Наш Пакувий – образованный человек и владеет эллинской речью. К тому же он племянник Энния. Перечисляя первых, Полибий с полным правом мог бы назвать и его.

– Да! Да! – согласился Полибий. – Это мое упущение. Энний – первый римский эпический поэт. А племянник унаследовал дар дядюшки?

– Он пишет маленькие пьесы. Мы, римляне, называем их претекстами. Героем одной из них стал мой отец.

– Итак, нас будет пятеро, – сказал Лелий. – Пять пальцев уже кулак. А ведь Энний и Гней Невий действовали в одиночку. Им было тяжелее.

– Еще бы! – воскликнул Публий. – Невия за стихи, высмеивающие Метеллов, бросили в тюрьму, а потом выслали из Рима.

– Разве это возможно? – удивился Теренций. – За стихи в тюрьму?

– Невий был чужестранцем, – пояснил Левий, – так же как Энний и переводчик Гомера Ливии Андроник.

Все те, о ком наш друг Полибий сказал как о первых, не были коренными римлянами.

– Но теперь другое время, – продолжал Публий. – Рим повернулся лицом к Элладе и хочет дополнить свою мощь величием ее наук и искусств. Надо ему помочь. Давайте заключим дружеское соглашение во имя торжества муз.

– Прекрасно сказано! – воскликнул Теренций. – Ведь союзы заключают ради войны, и еще не было союза для распространения знаний и искусства.