Карфаген должен быть разрушен

– Чей ты? – спросил Катон, сверля незнакомца взглядом.

– Я от Филоника. Он мастерскую в Кумах держит.

– А здесь ты что потерял?

– Вилик мне шкуру быка продал. Я ему же задаток дал. Он ее рабам скоблить отдал.

– Сколько?

– Денарий…

Катон порылся в кошельке и достал оттуда монету.

– Получи. И больше не имей дело с ворами, а то прогоришь.

Юноша попрощался с Катоном, сел в повозку, на кожи, залихватски свистнул, и мулы понеслись.

Катон знаком подозвал вилика. Тот, подойдя, упал ничком и стал покрывать поцелуями сандалии Катона.

Брезгливо отстранившись, Катон повернулся к вознице:

– Возьми у него ключи, а самого отведи на мельницу, к колесу. Там одно место пустует.

– Пощади! – истошно вопил вилик. – У жены здоровье слабое. Близнецы…

– А почему тебя жена беспокоит? – жестко спросил Катон. – Теперь она жена вилика, которого я пришлю.

– В Рим поеду сам, – сказал он вознице. – Пока побудешь за вилика.

Садясь на место кучера, он крикнул:

– А близнецов его отнесешь к молодняку.

Лахтун

В то утро Публий нетерпеливо прохаживался у ворот своего дома.

Увидев Полибия, спускающегося по улочке, он бросился к нему навстречу.

– Как я рад, что ты пришел вовремя.

– У меня нет привычки опаздывать. Ведь я знал, что ты меня ждешь, тем более – тебе нужна моя помощь.

– Я выразился неточно, скорее совет. Мне известно, что ты командовал ахейской конницей и, по твоим словам, знаешь лошадей лучше, чем книги. Не можешь ли ты высказать свое мнение о коне. Он стоит в конюшне.

– С великим удовольствием, – отозвался Полибий. – Мне и теперь часто снится, что я куда-то скачу. И, хотя по нашим поверьям увидеть во сне коня – к смерти, мне кажется, что Гипнос посылает мне в утешение то, чего я лишен наяву. Как у вас говорят: «Мечтает бык ходить под ярмом, а ленивый конь пахать».

– Не конь, – поправил Публий, – а кляча. Ибо в латинской поговорке, которую ты перевел, употреблено слово «кабаллус», а не «эквус». Вот мы и пришли.

С этими словами он приоткрыл ворота конюшни и скрылся. Пахнуло сеном и конским навозом. Полибий вдруг вспомнил, как он осматривал коней, решая их судьбу. За ним толпились конюхи и наездники, а кони гордо вскидывали свои прекрасные головы.

– Вот и я! – раздался голос Публия.

Он вел высокого стройного коня, белого в яблоках, с густой темной гривой и широкой мускулистой грудью. Сквозь лоснящуюся кожу просвечивали вены. Чепрак на спине был из тонкой кожи, шитой узорами и вплетенными буквами, какими – Полибий не разглядел.

– Ну и как? – спросил Публий.

– Чистокровный нумидиец! Могу тебя поздравить.

– Мне известна родословная коня, – перебил Публий. – Его дед – знаменитый Мерг, конь Масиниссы, отец – Лах – конь Гулассы, сына Масиниссы, а мать – породистая кобылица Тун. Отсюда имя коня – Лахтун. Но ты можешь дать ему и другое имя, Полибий, сын Ликорты.

С этими словами Публий разгладил чепрак, и Полибий увидел две буквы – «П» и «Л».

– Так это мой конь? – удивился Полибий. – Ты даришь его мне?

– Это дар моего приемного отца, – радостно заговорил Публий. – Я счастлив его вручить. И сразу же хочу тебя обрадовать: сенат разрешил тебе выезд из Рима в пределах Италии. Ты сможешь посмотреть своими глазами места сражений.

– Конечно же это Корнелия! – воскликнул Полибий.

– И не только она, – проговорил Публий. – Ее супруг Тиберий Семпроний Гракх, мой отец, мой дядюшка Сципион Назика, – все, кто заинтересован в твоей истории. Кстати, мой отец подарил тебе также и Исомаха.

– И я смогу отпустить его на свободу? – спросил Полибий.

– Разумеется! Теперь ты его хозяин. И кроме того, Корнелия просила передать, что ты можешь поселиться на вилле ее отца. Все его документы в твоем распоряжении. Она уже написала вилику.

– О боги! – воскликнул Полибий. – Этот день настолько лучше всех, прожитых мною здесь, насколько Лахтун прекраснее всех коней, каких мне приходилось видеть. Я проеду дорогами Ганнибала, Сципиона и твоего деда Эмилия Павла. История развернется передо мною не как исписанный свиток – полями, пересеченными оврагами, где могли поджидать засады, реками, вздувшимися от дождей, ущельями, где дуют ветры и ревут боевые слоны…

Полибий подошел к Лахтуну. Конь забил копытами и пронзительно заржал. Взяв у Публия узду, Полибий левой рукой погладил животное по лбу и вскочил в седло. Почувствовав тяжесть седока, Лахтун взвился на дыбы, но тут же, осажденный сильной рукой, опустился и помчался, выбрасывая передние ноги.

Развернув коня, Полибий подскакал к юноше, еще не опомнившемуся от восхищения и, соскочив, стал рядом с ним.

– У меня возникло странное чувство, – проговорил Полибий мечтательно. – Мне кажется, что в глазах Лахтуна, как в зеркале, можно увидеть чудо-коня Мерга и даже самого Масиниссу.

Юноша улыбнулся.

– И не только в глазах коня. Ты сможешь когда-нибудь встретиться и поговорить с Масиниссой. За разрешением покидать Рим, я уверен, последует разрешение покидать и Италию.

Полибий отступил на шаг.

– Ты хочешь сказать, что Масинисса жив?