Карфаген должен быть разрушен

– Эти ромеи – враги рода человеческого, коварнее которых не было в круге земель. Вам известно, что они сделали с македонянами и эпирцами. Они ввергнут в рабство и вас, если будете баранами и не последуете примеру Евна. Ведь «Око сената» еще находится в гавани. Давайте же, как хитроумный Одиссей, раскалим на огне кол и проткнем глаз ромейского Циклопа, пожирающего один народ за другим…

Монолог Исократа прерывался восторженными выкриками. Но расчетливые лаодикейцы не торопились последовать совету приезжего философа. Лишь на третий день его бесед несколько сот человек во главе с Лептином, нареченным Евном, бросились в гавань. Но ромейского корабля уже не было. «Око сената» отплыл в открытое море, увозя в наполненном медом пифосе[52] останки Гнея Октавия.

В школьном зале

Андриск на цыпочках прокрался к колонне. Отсюда можно было все слышать, оставаясь невидимым. Юноша тихо опустил с плеч котомку и прислушался. Голос Блоссия звучал ровно:

– Мир – это совокупность всего сущего. Вне его ничего нет. В мире четыре начала: огонь, из которого произошло небо; вода, без которой нет жизни на земле; воздух, который мы не видим, но ощущаем, земля, которой мы принадлежим. Земля обитаемая, или ойкумена, состоит из трех материков – Азия находится между Танаисом[53] и Нилом, Ливия[54] – между Нилом и Столпами Геракла[55], Европа – между Столпами Геракла и Танаисом. Неоглядное море, омывающее материки, называется Океаном. Там, где он, глубоко прорываясь в сушу, отделяет Европу от Ливии, находится внутреннее море. Дети! Как называется место прорыва?

– Столпы Геракла, – сказал из-за колонны Андриск, стараясь подражать ребенку.

– Кажется, у меня еще один ученик, – проговорил Блоссий. – Заходи, детка, но больше не подсказывай.

– Не буду, – протянул Андриск и, выбежав из-за колонны, бросился в объятия учителя.

– Обманщик! – воскликнул Блоссий, целуя Андриска. – Однако с каким искусством ты изобразил ребенка! Раньше я за тобой ничего подобного не замечал.

Андриск подошел к Элии и, внезапно схватив ее за талию, поднял вверх.

– Воздух, который мы видим, но не ощущаем, – произнес он голосом Блоссия.

– Андриск! – вскрикнула Элия, залившись румянцем. – Ты вернулся? Андриск! Где же ты пропадал почти целый год?

– Смотри-ка, – проговорил он, опуская девочку на землю. – Не боишься…

– Чего мне бояться? – задорно ответила она. – А почему ты говоришь тремя голосами?

– Подожди, все расскажу по порядку. Вот только…

Скользнув за колонну, Андриск вынес оттуда котомку и аккуратно положил ее на стол.

– Что тут? – спросил Блоссий.

– Учитель! – ответил Андриск.

– Да, я учитель.

– Но это твой учитель! – торжествующе произнес юноша, развязывая котомку, из которой показался мраморный бюст. Узкая голова. Тонкая шея. Нос с горбинкой, высокий лоб.

– Зенон! – воскликнул Блоссий. – Дети! Смотрите! Перед вами величайший из мудрецов, – Блоссий восторженно всплеснул руками. – Отыскать Зенона! Как тебе удалось?

– Очень просто. Постучался в дверь. Скульптор провел меня в перистиль, где ко мне обратились сотни каменных и бронзовых лиц. В одном я узнал Курносого и не смог скрыть радости. «Тебе Сократа? – спросил скульптор. – Два денария». – «Нет, Зенона». Он осмотрел меня с ног до головы и исчез. Появившись с бюстом, он сказал: «Пять денариев». – «Почему дороже? – спросил я. – Шейка у этого тонкая, щеки впалые, нос узкий. А у Сократа шея, как у мясника, а носище – во какой». – «Не за материал берем, – ответил хитрец, – по спросу. До войны с Персеем любая голова стоила денарий. А теперь все хотят иметь Зенона. Время-то какое беспокойное». Дал я ему пять денариев, а Зенона – в мешок.

– Денарии-то откуда взялись? – спросил Блоссий. – Ведь деньги на дороге не валяются.

– Не валяются, – согласился Андриск. – А умеючи подобрать можно. Однажды еду я, посвистываю, вдруг вижу: горит костер, вокруг какие-то люди сидят. Время между тем позднее…

– Испугался? – спросила Элия.

– Не без того. Слышу, однако, зовут меня к костру. Невежливо, думаю, отказываться. Ну, подсел к ним. Поговорили о том о сем. И пригласили они меня в свою компанию. Оттуда и деньги.

– Ты меня пугаешь, – протянул Блоссий. – Честные люди, когда стемнеет, дома спят. Только разбойники…

– Нет! – запротестовал Андриск. – К разбойникам я бы не пошел.

– Пастухи?

– Вот еще! С пастухами мне не по пути, да и скучно. А тут и дело мое не пострадало – Филонику я три повозки шкур отвез, – и мне интересно, и всем весело.

– Весело? – удивился Блоссий. – Да скажи ты наконец, что это за люди?

– Макк, Буккон, Доссен. А сам я Паппом был.

– Так ты был бродячим актером! – воскликнул Блоссий. – Что ж! Могу тебе сказать, театр – хорошая школа. Он развивает наблюдательность, сообразительность. Актер, меняя маски, живет не одной, а несколькими жизнями, перевоплощаясь в своих героев…

– Можно посмотреть, как ты играешь? – спросила Элия.

– Ты уже видела! – возразил Блоссий. – Андриск, прервав наш урок, сыграл несколько сценок. Первая – встреча, вторая – на дороге, третья – в мастерской скульптора. Думаю, этого хватит.