Карфаген должен быть разрушен

— И как раз вовремя, — улыбнулся Полибий. — Во сне я скакал на коне и едва не свалился в пропасть. Судя по твоему произношению, ты жила много лет в Элладе? Интересно, в каком городе?

— О, нет! — воскликнула незнакомка. — Языку эллинов меня обучил отец, да будут к нему милостивы маны. И, собственно говоря, мысль об отце привела меня к тебе. От Публия я узнала, что ты подумываешь об истории. И у меня возникла мысль. Я сообщила о ней супругу, он посоветовался с родственниками… Одним словом, Полибий, почему бы тебе не написать о моем отце?

— Извини, но ты не назвала своего имени, и поэтому…

— Неужели? — смутилась незнакомка. — Но мне казалось, твой раб должен меня узнать. Ведь я бывала в этом доме, когда здесь жил несчастный Павел. Я — Корнелия…

— Боги мои! Дочь Сципиона… Отец твой достоин пера Фукидида или на худой конец Ксенофонта. Мне ли браться за этот труд. У себя на родине я начал писать книгу о выездке коней. Она осталась незавершенной. Ну хорошо, допустим, я принял твое предложение. Но ведь я ничего не знаю о войне с Карфагеном, кроме того, что о ней написал Фабий Пиктор. Фукидид же, собираясь писать историю войны Афин со Спартой, начал делать заметки с первого ее дня. Он встречался с ее участниками, посещал места сражений. Насколько я понимаю, твой отец победил Ганнибала не на римском Форуме?

— Все это верно. Но препятствия, о которых ты говоришь, можно устранить. Отец тридцать лет вел дневник. Он собрал у себя ценнейшие материалы для написания истории. Ты спросишь, почему нельзя передать все это кому-либо из моих соотечественников? У отца было много врагов, и очень влиятельных. Они заставили его покинуть Рим. Не им писать историю отца. О войне Сципиона с Ганнибалом должен рассказать чужеземец. К тому же, вспомни, ведь и лучшие из эллинских историков были изгнанниками.

— Да, ты права, — растерянно проговорил Полибий. — Геродот и Фукидид писали свои труды на чужбине. Не для того ли и меня судьба привела в Италию.

— Для того! — уверенно произнесла Корнелия. — Считай это волей Клио.

— Тогда Клио — это ты, — пошутил Полибий. — Всматриваясь в твое лицо, я думал, где же я тебя мог ранее видеть. Теперь понял — с тебя Пракситель[35] ваял статую Мельпомены[36].

— Но ведь Мельпомена — не Клио, — отозвалась Корнелия.

— Они сестры, — бросил Полибий. — И если сами музы хотят, чтобы я писал историю, мне ли, смертному, с ними спорить. Попытаюсь сделать все, что в моих силах.

— Нам, римлянам, покровительствует Марс, — возразила Корнелия.

— И Фортуна! — вставил Полибий.

— Может быть, и Фортуна, — продолжала Корнелия с улыбкой. — Но музы редко опускаются на нашу почву, чуждую искусствам. Впервые мы увидели у себя Талию[37].

— Благодаря Плавту?

— Ты читал Плавта? — удивилась Корнелия.

— Я учил по его комедиям язык твоего народа.

— Да, Плавт — достойный ученик Менандра, — продолжала Корнелия. — Но Теренций — поэтичнее и возвышеннее.

— Я ничего о нем не слыхал. Судя по имени, он из знатного римского рода.

— О нет, он пун. Восьми лет был продан сенатору Теренцию и воспитан им как свободный юноша. У Теренция божественная латынь.

— Но я не готов писать историю на латыни, — возразил Полибий. — Она, несмотря на все мои усилия, останется для меня чужим языком.

— Ты меня не понял, — мягко проговорила Корнелия. — Я рассказала о Теренций, чтобы тебя вдохновить. Теренций уже прославился среди ценителей искусства. Я уверена, слава ожидает и тебя, когда-нибудь ваши имена будут стоять рядом.

— Но это обязывает нас познакомиться теперь, — рассмеялся Полибий.

— Я об этом подумала. В ближайшие нундины, если не возражаешь, тебя посетят Публий с Теренцием.

Она ушла. Но в таблине, как воспоминание, остался запах кинамона. Полибий вздохнул и задумался.

— Что же тебе принесла ромейка? — входя, спросил Исомах.

— Как говорят, вести. Насколько я понял, разбор библиотеки закончит другой. А мне поручено писать историю.

— Ты согласился?

— В первый день, лишь только я сошел на берег Италии, мне объяснили, кто я и что должен был оставить дома. Я, бывший на родине вторым человеком в государстве, должен подчиняться воле тех, кто лишил меня родины и выбора. К этому трудно привыкнуть. Но на сей раз их воля совпадает с моим желанием. Мне хочется высказать кое-какие мысли. И хорошо, что героем моего повествования станет Сципион.

— Приемный отец Публия? — спросил Исомах.

— Нет. Отец его приемного отца и отец Корнелии. Ту ромейку, которая нас посетила, зовут Корнелией. Запомни это имя. Ее отец был великим полководцем. Он разбил непобедимого Ганнибала, но не стал разрушать Карфаген, а карфагенян не превратил в рабов. Вот бы у кого поучиться нынешним ромеям, так поступившим с твоим народом.

— Наверное, это был хороший человек?

— Не знаю, — ответил Полибий не сразу. — Но бесспорно умный.

Поиски

Только что прошел дождь, и грунтовая дорога, огибавшая холм, стала скользкой. Мулы шли мелким, неровным шагом. Ноги вязли в размокшей глине, и, чтобы не упасть, Андриск то и дело хватался за повозку.