Карфаген должен быть разрушен

— Кулачный бой я к примеру привел, — перебил Полибий. — Семнадцать лет Рим с Ганнибалом воевал. А эллины наблюдали: «Пусть себе колошматят друг друга, лишь бы нас не трогали!» Рим устоял в смертельной схватке, а потом за Македонию принялся. Вот тут уж эллины наблюдали с интересом: ведь не было для них врага страшнее Македонии. И когда Рим Филиппа Македонского на лопатки положил, Эллада ликовала, вообразив, что обрела свободу. А Рим уже с Сирией схватился: кто кого? Один удар — и Антиох упал на колени. Это случилось на наших глазах. Ты помнишь? Кто молчал, а кто по привычке пел хвалу сильнейшему. И тут-то в драку вступил Персей, сын Филиппа. Тогда считалось безумием задевать Рим. И что же? Не ромеи били Персея, а Персей ромеев! Удар! Еще удар! И нам, глупцам, казалось, что в Персея вселился дух Александра.

— Да! Да! — горячо подхватил Телекл. — Мы, коринфяне, ликовали, хотя для нас македоняне как кость в горле.

— Персею, — продолжал Полибий, — кое-кто помощь обещал, а кто-то тайком и послал. Заколебались самые верные друзья Рима. Но вот Пидна[15]. Я бы ее пигмой[16] назвал, ибо ромеи вот такой кулак показали.

Полибий поднял кулак и потряс им над головой.

— Не только македонянам, но и нам, эллинам. И все на место стало. Начали ромеи расправу чинить. Кому голова прочь! Кого в оковы и на помост, а таких, как мы с тобой, к себе на исправление. Ибо политика — не кулачный бой, где двое бьются, а остальные глазеют!

— Я не перестаю тебе удивляться, Полибий! В нескольких фразах ты обрисовал историю наших полувековых ошибок и заблуждений.

— А что пользы? Скифы говорят: «После драки кулаками не машут».

— Смотри! На берегу один с трубой, а другой со свитком.

— То, что ты назвал трубой, конус для усиления голоса.

Корабль, развернувшись, подходил к причалу правым бортом. Гребцы убирали весла. Матросы бросили на берег канаты. И вот уже изгнанники спускаются по сходням, таща на плечах поклажу.

— Ого! Сколько нас! — воскликнул Телекл, глядя на заполнявшуюся площадь.

— Набили, как яму соленой кефалью! — откликнулся Полибий.

Глашатай поднес руку с конусом ко рту, и площадь заполнилась мощными звуками:

— Ахейцы! Сенат и римский народ постановили разместить вас в разных городах Италии. Сейчас я назову города, предназначенные для вашего пребывания. В каждом дозволено жить по двое, по трое.

Альба Фуцинская, Арреций, Больсенна, Волатерры, Ветулония, Вульчи, Кортона, Мурганция, Мутина, Окрикул, Перузия, Рузеллы…

— Тебе что-нибудь говорят эти варварские названия? — спросил Телекл, не дождавшись конца чтения.

Полибий дернул плечами.

— Удивляюсь, откуда у них столько жалких городов.

— На каком же нам остановиться? — В голосе Телекла звучала озабоченность. — Бывают города на гиблых местах.

— Придется положиться на слух. В имени Больсенна звучит что-то коварное, затягивающее. Кортона — каркает. Перузия сулит скорую смерть. Может быть, выбрать ее, чтобы не мучиться?

— Тебя ли я слышу! — воскликнул Телекл.

— Остается Альба Фуцинская. Первую часть этого названия я могу истолковать как «белая».

— Ты прав! Снежные горы здесь называются Альпами.

— Вот-вот! Высота, белизна! Возьмем этот город.

— Возьмем! И побыстрее, пока он не приглянулся другим.

Мимо растерявшихся людей Полибий и Телекл прошли к писцу, восседавшему на стуле.

— Выбрали? — спросил тот по-эллински.

— Нам Альбу Фуцинскую, — проговорил Телекл.

— Можно и Альбу! Назови свое имя.

— Телекл, сын Филодама.

Писец долго искал в свитке имя «Телекл» и, отыскав его, что-то написал в другом свитке напротив первого города.

Не поднимая головы, он обратился к Полибию:

— А ты?

— Полибий, сын Ликорты.

Писец отложил свиток и произнес торжественно:

— Для тебя, Полибий, свое назначение. Там твоя повозка. Тебя отвезут к месту.

— Но мы хотим вдвоем! — воскликнул Полибий. — Глашатай объявил по двое и по трое.

— Кому вдвоем и втроем, — проговорил писец, отчеканивая каждое слово, — а тебе одному. И слово «хотим» надо было дома оставить, Полибий, сын Ликорты!

— Я останусь один! — воскликнул Телекл. — Один на чужбине, в какой-то проклятой богами Альбе! И мой Критолай не сможет отыскать моей могилы!

— А где буду я? — угрюмо протянул Полибий. — Может быть, меня отделили потому, что я гиппарх[17] и нуждаюсь в особо строгом надзоре?

Они обнялись и долго стояли, не в силах оторваться друг от друга.

Филоник и Андриск

По кривой римской улочке шли двое — плотный лысый человек в дорожном гиматии с капюшоном и худенький мальчик в рваном хитоне, босой, со светлыми, давно не чесанными волосами.

— Вот так, Андрокл, — проговорил лысый по-гречески. — С этого дня у тебя начинается новая жизнь.

— Меня, господин, зовут Андриском, — буркнул мальчик.

— Как захочу, так и назову, — отозвался лысый без злости. — Ведь ты раб. И еще, — добавил он, почесывая висок мизинцем, — благодари богов, что твой господин — Элий Пет.

Улочка, змеившаяся вверх, начала спускаться под гору. Двухэтажные дома с неизменной лавчонкой на первом этаже сменились лачугами, жалкими и неряшливыми. Пахнуло гнилью. Видимо, неподалеку была городская свалка.