Карфаген смеется

Я видел то же самое в дюжине больших городов в дни их окончательного падения. Когда христианские девочки забывают о чести и достоинстве и прелюбодействуют с язычниками, о благородстве можно забыть. Это повторялось в Нью-Йорке, Париже, Мюнхене и Амстердаме. Восточная Африка еще раз совокупила жестокость с хитростью и породила Карфаген. Burada görülecek ne var?[35] Запад превратился в посмешище, он позабыл о трех тысячелетиях истории и морали и готов к завоеванию. И разумеется, больше всего выгод получит хитрый пастух из пустыни, все тот же еврей.

Константинополь был нашим самым крупным военным трофеем. Если бы мы удержали его, все жертвы оказались бы не напрасны. Мы пережили бы великое возрождение совершенного христианства, русский дух, пробудившись, уничтожил бы большевизм. Во время войны союзники обещали нам возвращение Царьграда, нашего имперского города, нашего Византия[36], колыбели Православной церкви. Но британцы были слишком слабы. Вместо того чтобы спасти Константинополь для Христа и пойти на конфликт с католической Европой, они кротко возвратили город Магомету. Это удивило даже турок. И разумеется, евреи в конце концов получили самую большую выгоду. Самая подходящая обстановка для спекулянта – всеобщая неуверенность. Чтобы создать такую обстановку, нужно обрушиться на старые, честные идеи, на традиционные методы этики и научного эксперимента. Маркс, Фрейд и Эйнштейн нашли прекрасный выход: они изобрели новые языки и открыли дорогу своим единоверцам-коммерсантам точно так же, как британские миссионеры в Китае открыли дорогу торговцам опиумом. Они подвергают сомнению вечные истины, и наши дети, не в силах справиться с потрясениями, бросаются в разные стороны в поисках интеллектуальных и моральных опор. Мы пребываем в смятении, а их легионы уничтожают наши запасы. Я знаю этих евреев. Я говорю на их языке. Они засунули кусок металла мне в живот. Они отняли у меня все. Я виню в этом своего отца. Моя мать была слишком добра. У меня нет ничего общего со старыми гарпиями, которые крадут мои запасы, как вороны, пирующие на трупе агнца. У меня с ними разговор недолгий. Я скорее буду общаться со странствующими потомками тех египтян, которые отказали в убежище Деве и Младенцу. По крайней мере, цыгане теперь стали христианами. Что касается турок, я говорю одно и то же: «Çok Ufak» или «Çok büyük»[37] – и заставляю их убраться. Я не хочу их денег. Я не еврей. Это темное дело. Я не дурак. Я совершал ошибки. Я не отрицаю этого. «О wieku, tys wiosna, czlowieka! Na lobie ziarno przyszlosci on sieje, Twoim on ogniem reszte wieku zyje!»[38], как говорят поляки. Я не боюсь fremder[39] или frestl[40]. Я живу с ними. Я жил среди них в течение многих лет. Но если ты знаешь что-то, это не значит, что ты сам этим становишься. Именно поэтому я так злюсь, когда меня принимают за еврея. Неужели санитарный врач сам становится одной из тех бактерий, которые он изучает? Строители городов не должны забывать о бдительности, ведь рядом бродят жадные кочевники. И строить ровные дороги и широкие ворота не всегда мудро.