Карфаген смеется

Удаляясь от берега, наш трамвай приблизился к встречному вагону, мчавшемуся вниз по склону. Я решил, что столкновение неизбежно. Однако два транспортных средства разминулись, они сильно раскачивались на узкой улице, едва не соприкасаясь. Громкий скрежет, скрип и звон колокольчиков чуть не оглушили меня. Наш трамвай резко свернул налево и почти тотчас же сделал поворот направо. Я был потрясен, сбит с толку, напуган, но все равно счастлив снова оказаться в городе – неважно, насколько странным он был. Повсюду я видел хлипкие деревянные здания в несколько этажей, зачастую некрашеные, их основания пострадали от многочисленных землетрясений. Мне казалось, что дома вот-вот обрушатся. Но время от времени из-за них появлялся великолепный исламский купол мечети, которая стояла, как скала, в течение многих столетий. В другом месте я разглядел мраморные башни и небольшой зеленый парк, повсюду внезапно возникали группы тополей, кипарисов и сосен. Мы преодолевали неровные, почерневшие участки, где здания были уничтожены огнем. Виднелись груды щебня, как будто после артиллерийского обстрела, новые здания, недостроенные, а потом, очевидно, брошенные. Кое-где уже раскалывались и рушились грандиозные современные фасады. Пера могла бы стать огромным павильоном захудалой кинокомпании. То, что представлялось значительным, требовало ремонта; то, что выглядело внушительно, оказывалось иллюзией; то, что казалось наиболее театральным, вероятно, составляло величайшую архитектурную ценность в городе. Этому новому гетто, куда настойчивые султаны сгоняли своих иностранных гостей после соглашения с генуэзскими торговцами в шестнадцатом столетии, позволяли существовать. Оно составляло яркий контраст с мусульманским городом на противоположном берегу Золотого Рога. Я то и дело видел Стамбул в промежутках между зданиями, когда трамвай сворачивал в разные стороны. С Перы открывался великолепный вид на древний Константинополь. Город напомнил мне изящного дремлющего калифа, окруженного чувственной роскошью, не замечающего шума, бедности и вони, от которых его отделяет только небольшое пространство воды и несколько узких мостов.

Трамвай выехал на улицу пошире, вдоль которой выстроились более пропорциональные, почти европейские каменные здания. Здесь находились ровные ряды деревьев, магазины, продающие товары лучшего качества, и все же соседние переулки были переполнены, оттуда доносились вонь и крики. Проводник прокричал мне с другой стороны вагона, из-за дюжины засаленных фесок: «Выходите! Ваша остановка, господин!» Он жестом указал на стену, окружавшую небольшой парк. Я как раз увидел ее в окно. Я с трудом протолкался к выходу, раздвигая неподатливые тела, спустился по деревянным ступеням трамвая, проверил, все ли вещи целы, и, когда вагон поехал дальше, двинулся по плиточной мостовой, озираясь по сторонам. Я был на Гранд рю де Пера, на аллее посольств, отелей и легенд. Прочитанные в детстве детективы не подготовили меня к столкновению с реальностью. Я ожидал чего-то более похожего на Невский проспект или Николаевский бульвар, чего-то широкого, ровного, изолированного. Но я забыл об особенностях турок, которые поместили всех чужаков туда, где они могли бороться друг с другом, испытывая каждодневные неудобства. Я бродил взад-вперед по улице, уворачиваясь от велосипедов, всадников, собак, кого-то вроде рикш, и наконец завидел кованые железные балконы «Пера Паласа», который считался лучшим отелем в городе. (А также, как мне вскоре пришлось узнать, был печально знаменитым прибежищем кемалистов и иностранных агентов.)

Я без особенных трудностей отыскал свой отель, и это наилучшим образом повлияло на мое расположение духа. Я почти радостно вошел в прохладный холл и направился прямо к стойке администратора. Это место казалось относительно мирным и довольно чистым по сравнению с грязными улицами. Неприятный шум почти не доносился сюда, и создавалось ощущение нерушимого спокойствия и безопасности – такова отличительная черта любого первоклассного отеля. Как и во многих других отелях того времени, в «Паласе» было очень много бархата, черного чугуна и золота. Швейцары в униформе – в сюртуках, фесках и белых перчатках – выстроились в ряд. Даже грек-управляющий, бледный и толстый, выглядел, как настоящий француз. Я назвал свою фамилию. Он сверился с журналом, а потом кивнул: «Очень рад, что вы смогли отыскать нас, мсье». Он передал мой ключ швейцару-армянину, и человек, похожий на какого-то янычара из стражи султана, направился к лифту с молчаливым достоинством. Мы легко поднялись на третий этаж. Швейцар несколько церемонно показал мне комнату, оценив мое одобрительное бормотание. Комната оказалась невелика. Она выходила на Гранд рю и была очень удобной, с отдельным умывальником и туалетом. Я дал швейцару на чай серебряный рубль. Турки принимали любое серебро, хотя я узнал, что французские наполеоны и британские соверены стали (возможно, со времен Лоуренса) основной валютой для серьезных сделок.