Карибские каникулы

Михаил Окунь КАРИБСКИЕ КАНИКУЛЫ Рассказ

Жёсткий толчок — и самолет, замедляясь, побежал по посадочной полосе аэропорта Гаваны. Снова на Кубе — спустя двенадцать лет. Невольно нахлынули воспоминания.

Тогда, в конце восьмидесятых, они прилетели на «Остров Свободы» в составе «культмассовой группы» по комсомольской линии. Должны были выступать перед спортсменами, участвовавшими в каких-то молодежных играх соцстран, а также перед бригадами лучших представителей комсомола, приехавших на сезон уборки сахарного тростника. Впрочем, последние так наламывались на работе, что и сами к вечеру были похожи на «мыслящий тростник».

Энергичная толстуха-певица-лесбиянка родом из Баку, ныне выводящая рулады на исторической родине, в государстве Израиль, звукоподражатель из Мосэстрады — этот до сих пор звукоподражает шуму гальки на морском берегу во время прибоя, начинающий болгарский юноша с выпуклыми телячьими очами по фамилии Киркоров, какой-то фокусник… До сих пор он ума не мог приложить, как затесался в эту пеструю компанию «акул эстрады». И кому так уж было необходимо чтение стихов со сцены?…

Да, было время… Шагу самостоятельно ступить не давали — как на зоне: «Шаг вправо-влево считается побег, караул открывает огонь без предупреждения». Даже кубинский ром — кофейный, банановый — приходилось дегустировать чуть ли не под одеялом. Интересно, что нынче изменилось в предпоследнем «оплоте коммунизма» (последний — это все же Северная Корея)?

Добравшись до предписанной ему гостиницы, отнюдь не пятизвездного «Хилтона», он поднялся в номер, поставил сумку и сел на кровать. А сейчас-то он здесь зачем?

История довольно странная.

Дорогу и пятидневное пребывание на Кубе ему оплатил некий фонд «Чернобыль-86», хотя к чернобыльской трагедии он лично никакого отношения не имел. Разве что, конечно, было, как и у всех, бесконечное сострадание да еще негодование на совковых придурков-чиновников, пытавшихся вначале представить гигантскую атомную аварию как заурядный пожар. Он так и не понял, почему фонд заинтересовался именно им, но на Кубу все же поехал.

Чтобы и дальше не ломать голову понапрасну, он пошел прогуляться по вечерней столице.

Он отправился на знаменитую набережную Малекон. Сгустились сумерки, и внезапно как из-под земли на перекрестках появились десятки молодых стройных кубинок. На пешеходов и на старые полуразвалившиеся колымаги, в том числе и советского производства, красавицы не обращали никакого внимания. Но стоило появиться новенькой иномарке… Тут скучающие неподвижные девушки резко оживали, начинали энергично голосовать — и всем, разумеется, оказывалось «по пути». «Ну и ну! — подумал он, — и сюда добралась цивилизация!» Сворачивая на одном из перекрестков, он приметил мулатку в коротком светло-зеленом обтягивающем платье, с совершенно ослепительной фигурой. Распущенные по плечам мелкие завитки кудрей, вздернутый нос, блестящие зубы и белки глаз… Но почему же что-то в ней показалось ему столь бесконечно знакомым? Неужели… В воспоминаниях он снова унесся на годы назад.

Перед тогдашней поездкой на Кубу вышла его первая книжка стихов — выстраданная, долгожданная, с нелепым вычурным названием, в ту пору казавшимся на редкость удачным. Естественно, несколько десятков экземпляров он захватил с собой и после чтений раздаривал их направо и налево. Кстати, выступления их группы частенько проходили в интернатах, во множестве понастроенных при Кастро, и тогда в первых рядах неизменно сидели воспитанники.

Одна из встреч проходила в спортивном интернате с художественно-гимнастическим уклоном для девочек. Тогда этот вид спорта усиленно культивировали на Кубе, и тренеры были исключительно наши или болгарские — представители ведущих мировых школ. И после выступления кубинская девчушка лет девяти-десяти, начинающая гимнастка, долго наблюдала, как он подписывал книги соотечественникам — мастерам спорта и мачете (которыми традиционно рубили тростник). Наконец, она решилась и на ломаном русском языке, скорее жестами, попросила экземпляр для себя.

«Ей-то стихи на кой фиг?» — подумал он, но, улыбнувшись, спросил ее имя, написал его на титуле и протянул книжку девочке. Будучи мулаткой, она не могла «залиться краской» под взглядами подружек, но и без того ее смущение было куда как заметно.

Как же ее звали? Тогда он еще какое-то мнемоническое правило придумал… Страна чудес, Зазеркалье… Алисия! — вот как ее звали. У нее был шрамик на правой щеке, даже придававший лицу своеобразие. Он еще машинально провел по нему пальцем, чем вообще засмущал малолетнюю красавицу.

«Таких совпадений не бывает!» — строго сказал он себе, но, как металлический опилок к магниту, подтянулся к неподвижной статуэтке на перекрестке. Она свысока взглянула на него. Его рука сама, как когда-то, дернулась к шрамику, палец заскользил по нему. «Алисия?» — выдохнул он.

Испуг, удивление и, наконец, детский восторг узнавания поочередно сменились на ее лице: «Да!»