Карибские сокровища

Вскоре ее уже нельзя было назвать полоской, и при свете фонаря с пятью батарейками мы наконец рассмотрели в первый раз, какая растительность обрамляет эти мутные волны. Мы единодушно решили, что в жизни не видели более сомкнутой, холодной, бесчувственной и бесполой массы зелени. Стена состояла из деревьев – мангровых, как вы, наверно, догадались, высотой не более тридцати футов, одинаковых, с мелкой голубовато-зеленой листвой, тонкими, торчащими как попало ветками и хилыми стволами, которые, не успев собрать к себе все ветки, снова разбегались рыхлой путаницей кореньев, похожей на плетеные корзинки для омаров. Эти бесстрастные растения-уроды теснились бесконечными рядами, то вылезая на трехфутовый глинистый откос, то окуная свои холодные пальцы в тихо колыхавшуюся коричневую воду. Кроны отклонялись от нас, словно шарахаясь от напора пассатов; между стволами гнездилась стоячая, сырая и черная тьма, и ни звука, ни шороха не доносилось из чащи – ни одно ночное насекомое не шевельнулось, не застрекотало – это был беззвучный, мертвый мир.

Мартинеус прилежно мерил глубину шестом и выкрикивал цифры на голландском – странном и незнакомом нам – языке. Он занялся этим делом, как только стемнело, – тогда мы были за много миль от берега, но у здешних побережий сплошные отмели. То и дело нам приходилось лавировать туда-сюда, чтобы миновать илистую или песчаную отмель, где воды было по щиколотку. Мы подобрались уже вплотную к мангровым корням, а воды едва хватало, чтобы держаться на плаву.

В порыве энтузиазма Уолтер и Мартинеус накануне заявили нам, что до кита можно добраться от Парамарибо за четыре часа. Прошло целых шесть часов, а мы все еще ползли на моторке вдоль стены мангровых, высматривая вышеупомянутого кита. Несколько раз они поднимали крик, уверяя, что видят его, но каждый раз это оказывалась топкая илистая отмель, и мы тащились дальше. Наконец мы вошли в залив, который оказался достаточно большим, чтобы его можно было разглядеть в кромешной тьме, и разгорелся великий спор на местном диалекте, который называется «таки-таки» и всегда звучит, как перебранка. Выяснилось, что все хорошо знают этот залив и что кит лежит на том его берегу, который мы уже миновали. Поэтому лодку повернули и пошли обратным курсом.

Однако прямо посередине залива мы встали, как на приколе, и, глянув за борт, увидели потрясающее зрелище. Прямо у нас на глазах бурые волны превращались в мелкую зыбь и просто-напросто исчезали. Через две минуты мы сидели в полном безмолвии, только издалека доносился плеск – накатывающие с океана волны боролись со встречным потоком. Отлив – это по сути дела отступление воды вспять. Мы стали свидетелями самого эффектного отлива, какой нам только приходилось видеть.

Не стоило и пытаться выгрузить наше снаряжение на берег – мы застряли в море жидкой грязи, притом посередине залива. Ночь была ясная, ветерок улегся, но, так как стояла середина дождливого сезона, я предложил на всякий случай соорудить какой-нибудь навес, выпить чаю на ночь и укладываться спать. Предложение было принято единогласно, и Уолтер с Мартинеусом отправились на берег вырубать шесты, причем способ их передвижения оказался весьма оригинальным. В грязи плавать нельзя, но и ходить по липкой жиже тоже невозможно. Если в воде можно плыть или идти ко дну, то по этой жидкости удается разве что скользить, поэтому ялик был превращен в подобие саней или лыж, и наши друзья, держась за борта руками, толкали его вперед и как бы шагали по грязи, погружаясь в нее выше колен. Они ушли в темноту, и только прыгающий огонек фонаря мелькал среди деревьев. Внезапно раздался громкий крик.

– Мы нашли рыбу-кит! – возвестили они.

Вскоре они вернулись и рассказали, что, оказывается, громадный кит продрейфовал вдоль берега и его прибило к нему как раз напротив того места, где мы застряли. Они принесли несколько длинных шестов, воткнули их в грязь вокруг лодки и натянули навес. Наконец все улеглись спать.

Сон, даже на банке шириной в фут, сладок для утомленного путника, а мы вдобавок дышали славным морским воздухом; но в некий неведомый час среди ночи – примерно за двадцать пять сигарет до рассвета – наша грязевая стоянка превратилась в адский кошмар. Нам случалось сдирать с себя клещей, облеплявших все тело – по одному на квадратный дюйм; от укусов песчаных блох мы оказывались как бы в пижамных штанах в красный горошек; пиявки превращали наши брюки в пропитанные кровью тряпки; москиты налетали на нас тучами, которые мы принимали за туман при свете луны. Но даже клещи, от которых мы чесались, как бешеные, и, как губки, истекали желтой сукровицей, не шли ни в какое сравнение с той проклятой, сводящей с ума, невыносимой и ужасной пыткой, которая постигла нас в то утро.