Карибский брак

Я отвернулась от них обеих. Они посвятили свою жизнь вере и делам конгрегации, но я ходила в синагогу только лишь потому, что от меня этого ждали. Когда служба заканчивалась, я не просила у Бога ни каких-либо благ, ни прощения. Жизнь моя стала такой же, какой была в детстве, не считая того, что теперь у меня на руках было шестеро детей. Я была менее свободна, чем когда-либо прежде. В течение всех месяцев, когда мы ждали приезда родственника Исаака за его собственностью, я работала бок о бок с Розалией и в прачечной, и на кухне. Теперь, когда я знала о ее положении, между нами возникла некоторая дистанция. Мы не могли говорить так же свободно, как прежде, когда мы жили в доме моего мужа. Работы по хозяйству было столько, что порой я слишком уставала, чтобы есть. Иногда, сидя вечером в саду, я вспоминала свои давние мечты. Теперь они были еще более несбыточными, чем тогда, когда я сочиняла свои истории. Тетрадь с ними я спрятала подальше. Я уже ни во что не верила. Все книги из библиотеки отца были распроданы, мне удалось сохранить лишь томик Шарля Перро. Но в последнее время я не решалась перечитывать его сказки и представлять себе темные холодные ночи в Париже и лесные дороги, ведущие из города к старым замкам. Моя старшая дочь Ханна часто приходила посидеть со мной, словно чувствовала мое отчаяние. Ей исполнилось всего девять лет, но она была умна не по годам. Она помогала мне ухаживать за младшими братьями и сестрами, которые всегда держались вместе. Она была всего лишь моей приемной дочерью, но хорошо понимала меня и накрывала мою руку своей, когда чувствовала, что мне тяжело. Я гладила ее волосы, радуясь, что она, с ее открытым сердцем, совсем не похожа на меня. Однажды она попросила меня прочитать ей какую-нибудь из моих историй, как я часто делала раньше, но я ответила, что больше не верю в эти сказки.

– Это неправда! – воскликнула она.

Я пошла за своей тетрадкой, хранившейся вместе с поваренными книгами мадам Пети на кухне. С этого дня я перенесла тетрадь в свою спальню и все время держала при себе. Я вновь стала писать по вечерам и по мере возможности ходила на рынок и просила женщин рассказать мне какую-нибудь историю, как делала в детстве. И они садились рядом со мной около клеток с курами или груд рыбы и рассказывали о чудесах, которые бывают на свете.

Ближе к вечеру я ходила на кладбище. Обычно бывало так жарко, что от луж, оставшихся после дождя, шел пар. Пройдя совсем немного, я уже была мокрой от пота. У ворот кладбища я снимала платье, оставаясь в белой шелковой сорочке. Я хотела вернуться в прошлое, снова стать той девочкой, какой была, сидеть в горах, наблюдать за попугаями и верить, что у меня впереди вся жизнь. Я приносила с собой ветви делоникса с цветами, чтобы положить на могилы Исаака и Эстер, и пчелы гудели в воздухе надо мной. Дух Эстер больше не являлся мне – наверное, она успокоилась, вернув себе мужа. Рядом с могилами ворковали наземные голуби, вившие гнезда в зарослях олеандра. Возможно, это была влюбленная пара вроде Исаака и Эстер. Хотя я не любила мужа, мне его не хватало. У меня еще сохранилось молоко, образовавшееся при рождении ребенка. Наверное, мне надо было вести себя скромнее и не щеголять в нижней юбке, но меня это не волновало – было слишком жарко, чтобы надевать что-нибудь сверху. Иногда я спрашивала себя, волнует ли меня теперь хоть что-нибудь? Когда мои дети плакали ночью, успокаивать их шла Розалия, а я едва слышала их плач сквозь сон. Не становилась ли я похожей на мою мать, холодной и замкнутой? Никогда не думала, что такое возможно. Умерли трое близких мне людей, и мне приходила в голову мысль, что, может быть, и мне лучше проститься с жизнью. Лежа на кладбищенской земле, я пыталась представить себе свою смерть, хотя вряд ли это было полезно для моего будущего ребенка. Не исключено, что он тоже плакал в этот момент у меня в утробе.

Люди стали замечать, что я часто лежу на кладбище в неглиже и разглядываю кроны деревьев, в которых обитают призраки. Пожилые мужчины в черных шляпах и молитвенных покрывалах, приходившие помолиться, при виде меня закрывали руками глаза и убегали, прося Бога защитить их.

Вскоре слухи об этом дошли до моей матери.

– О тебе уже судачат в городе, – сказала она мне. В последнее время ее стал мучить постоянный кашель. После смерти отца она ослабела, но только физически. Язык у нее оставался таким же острым. – Люди думают, что ты сошла с ума или в тебя вселился дьявол. Думаешь, кроме тебя, никто горя не знает? Думаешь, мало утрат я пережила? Рыдай, сколько тебе угодно, по ночам в постели, но держи себя в руках, когда выходишь на люди.

Единственной верхней одеждой, которую я носила после похорон, было черное платье, сшитое для меня Жестиной. Когда я наконец отдала его в стирку женщине, приходившей к нам помочь по хозяйству, она опустила его в воду в корыто, и та почернела, на поверхность всплыл разнообразный мусор, застрявший в подоле.