Кубинский кризис имел важные долговременные последствия. Оба правительства, оба лидера Хрущев и Кеннеди, вольно или невольно стали осознавать большую опасность возможности повторения такого кризиса, в котором они прямо противостоят друг другу. Более того, они осознали необходимость ослабления напряженности после урегулирования кризиса. В течение следующего 1963 года был подписан ряд соглашений между Москвой и Вашингтоном, включая договор о частичном запрещении ядерных испытаний и соглашение об установлении „горячей линии» (прямой связи) между обеими столицами.
Кроме того, зависело это или нет от октябрьского кризиса 1962 года, но ни в 1963 году, ни позднее не возникало новых серьезных кризисных ситуаций, связанных со спорами вокруг другого опасного очага – Берлина. Не возникало больше и угрозы американского вторжения на Кубу.
Однако кубинский кризис имел и серьезные негативные последствия долгосрочного плана. Советское руководство не могло забыть унизительной потери своего престижа, граничившего с поражением, когда ему пришлось на глазах всего мира признать свою слабость и вывозить обратно свои ракеты с Кубы. Наш военный истэблишмент воспользовался этим для того, чтобы добиться новой программы наращивания ракетно-ядерных вооружений, что дало новый импульс гонке вооружений, которая по набиравшей силу инерции продолжалась еще почти тридцать лет, хотя и делались попытки ограничить какими-то рамками эту гонку.
Кубинский кризис сыграл свою роль и в политической судьбе самого Хрущева. Когда через два года на специальном пленуме ЦК партии в Москве решался вопрос о его отставке со всех постов, то многие в своих выступлениях весьма критически отзывались о личной роли Хрущева в создании кубинского кризиса.
Кризис дал обоим правительствам и лично мне как послу хороший дипломатический урок: сохранение негласных контактов между противоборствующими сторонами, особенно в период острых кризисов, имеет большую ценность. Я не берусь предсказывать, чем бы мог закончиться кубинский кризис, если бы не было тогда таких контактов. Во всяком случае последствия могли бы быть самыми катастрофическими.
Опыт кубинских событий, по существу, задал основное направление моей дальнейшей четвертьвековой дипломатической деятельности на посту посла: я хорошо понял, сколь важно быть активным звеном сугубо конфиденциального постоянного канала связи на высшем уровне для прямого, порой не всегда приятного, но по возможности откровенного диалога между высшими руководителями обеих стран. Думаю, что подчас это был, пожалуй, единственный путь, который не дал „холодной войне» превратиться в горячую. Дальнейшая история наших отношений, которая излагается в других главах книги, это подтверждает.
Сам конфиденциальный канал должен действовать на постоянной основе, а его непосредственные участники должны обладать определенным дипломатическим и политическим багажом и кругозором. Главное, однако, заключается в том, что такой канал не должен использоваться правительствами для дезинформации. Дипломатическая игра, конечно, всегда присутствует, но намеренная дезинформация недопустима, ибо рано или поздно она обнаружится, и канал связи потеряет всякую ценность. Так и произошло, например, в случае с Большаковым.
Кстати, в американской печати получила хождение версия о том, что видную роль в решении кризиса сыграл телекомментатор Скалли, который якобы с ведома Белого дома поддерживал контакты с резидентом нашей разведки в Вашингтоне советником посольства Александром Фоминым (его настоящая фамилия Феклистов). В одном из вашингтонских ресторанов, где они встречались, предприимчивый хозяин даже повесил позже табличку с соответствующей надписью. Правда, впоследствии они разругались, когда каждый стал проталкивать в прессу наиболее выгодную для себя версию событий. Я был в курсе этих встреч, но исходил из того, что конфиденциальный диалог шел через Р. Кеннеди.
После того, как острота кризиса спала, Р. Кеннеди предъявил мне претензии по поводу того, что мы искали другие каналы, помимо его собственного. Он подчеркнул, что Скалли действовал по своей инициативе, без какого-либо одобрения Белого дома, лишь в ответ на обращение сотрудника посольства (который, однако, отрицал – это: по его словам, Скалли сам разыскал его). Об этом же упомянул и президент Кеннеди в своем письме Хрущеву от 14 декабря, заметив, что устанавливать какую-либо доверительную связь через корреспондента телевизионной компании опасно, так как никогда нельзя быть уверенным в том, что это, в конце концов, не попадет в печать.
На этом и закончилась „связь» Фомин – Скалли. Сам Фомин был вскоре отозван в Москву.