Карибы

— То же самое, что мы делали до сих пор, — заявил карлик и начал ковыряться в носу толстым пальцем, напоминающим сардельку. — Собрать как можно больше золота и ждать. В конце концов, Испания всегда останется на том же месте, будь она на востоке или на западе, так что можете не сомневаться: с такими-то богатствами мы всегда найдем способ туда добраться.

С этими словами он шлепнул по руке Педро Барбу, чтобы тот оставил в покое золотой песок, и запер сундук висящим у него на шее тяжелым ключом, шутливо погрозив пальцем канарцу:

— А ты смотри у меня! Если вздумаешь мутить воду, я сделаю кошель из твоего члена. Уж четыре-то унции там точно поместятся.

Сьенфуэгос прекрасно знал, что Голиаф способен так поступить. Этот гнусный лилипут с приплюснутым лицом, бледными глазами и отвратительным языком, оказался самым жестоким и извращенным типом из тех, что до сих пор прибыли в Новый Свет, и если в этом оставалась хоть тень сомнения, то она развеялась два дня спустя, когда индеец вручил карлику тыкву, в которой, по мнению Голиафа было слишком мало золотого песка.

— Я научу тебя послушанию, обезьянье дерьмо! — воскликнул он в ярости, хотя было ясно, что бедный туземец не понимает ни слова. — С Давидом Санлукаром шутки плохи!

— Эй, Винуэса! — крикнул он — Приведи-ка мне номер восемь!

Тот открыл дверь всегда запертой хижины, и тут Сьенфуэгос заметил, что она битком набита детьми, сидящими прямо на полу, страшно истощенными, бледными, похожими скорее на оживших мертвецов, чем на живых существ.

— Боже мой! — прошептал он в ужасе: до него наконец дошло, каким образом четверо негодяев заставили туземцев добывать для них золото. — Не может быть!

Тем не менее, всё оказалось именно так. Винуэса вошел в хижину и тут же вернулся, таща за собой худенькую девчушку с нарисованной на груди огромной цифрой восемь, а лицом она была настолько похожа на провинившегося индейца, что не было никаких сомнений: он ее отец.

Испанец обхватил ее поперек туловища и сунул под мышку, как мешок или сверток, в два шага донес до карлика и бесцеремонно швырнул ему под ноги. Тот тут же поставил ногу девочке на грудь, так что она не могла даже пошевельнуться.

После этого, прямо на глазах изумленного канарца, который все еще не мог поверить, что видит эту жуткую картину наяву, а не в кошмарном сне, Голиаф выхватил из ножен длинную острую шпагу, которую постоянно таскал с собой, и, крепко сжав левую руку испуганной девочки, взревел, как одержимый, в упор глядя на индейца:

— Это ведь твоя дочурка, не так ли? Это твоя дочка, и ты ее очень любишь. Так полюбуйся, что бывает, когда не выполняют мои приказы!

Одним резким ударом он отсек ей руку, и та с мрачным плеском упала в воду. Прозвучавший затем голос карлика заглушил даже крик несчастной жертвы и рыдания ее отца.

— В следующий раз я отрежу ей другую руку, потом — ногу, потом — вторую ногу и, наконец, голову. Все понятно? — каждое свое слово карлик сопровождал красноречивыми жестами, не оставлявшими ни малейших сомнений в его намерениях.

С этими словами он развернулся и направился обратно в хижину, пошатываясь на коротеньких ножках и вновь пряча в ножны оружие. Он прошел совсем рядом с канарцем, которого рвало прямо на пол. Несколько удивленный этой картиной, карлик остановился рядом и посетовал:

— Как печально, что они понимают только так! Да что с тобой, приятель?— спросил он, хлопая его по плечу. — Ты что, боишься крови?

— Ты гнусный карлик и настоящий ублюдок! — в ярости воскликнул Сьенфуэгос, понимая, что тем самым рискует жизнью, поскольку еще не оправился от раны и был по-прежнему слишком слаб. — А еще — мерзкая свинья, недостойная жить на свете.

— Какая потрясающая новость! — ответил тот, невозмутимо улыбаясь, как будто не услышал ничего особенного. — То, что я карлик и ублюдок, мне и самому хорошо известно. Это не моя заслуга, просто уж повезло таким уродиться. А вот всего остального я добился сам.

С этими словами он плюхнулся в гамак и стал невозмутимо покачиваться, насвистывая какую-то песенку; канарцу пришлось закусить губу и сжать кулаки, вонзив ногти в ладони, чтобы не наброситься на карлика, который, видимо, считал его не более, чем здоровенным и тупым животным.

— Я его убью! — в итоге тихо прошептал он — Богом клянусь и молю, чтобы он не допустил моей следующей встречи с Ингрид, если я не покончу с этими четырьмя мерзавцами — они ещё хуже карибов.

Он отвернулся, чтобы тяжелые слезы не намочили бороду, не в состоянии смотреть на отчаяние обезумевшего туземца, держащего на руках истекающую кровью девочку. Остаток утра Сьенфуэгос провел молча и без движения, застыв как соляной столб, словно его мускулы покинула способность сокращаться.