Карл Юнг. В поисках себя

Также у них была крепкая личная связь, но с оттенком патернализма, который льстил Юнгу до тех пор, пока не начал его душить, что и объясняет горечь, которая двигала обоими после разрыва. Даже если, как мы увидели, Юнг в конце жизни отдал должное Фрейду и признал важнейший вклад, который он внес в научное мышление и психологию в целом, он никогда не переставал замечать: «Я не являюсь ни в коей мере прямым преемником Фрейда. Я всегда расширял мою научную позицию и теорию комплексов еще до встречи с Фрейдом. Мастера, которые повлияли на меня в первую очередь, – это Блейер, Пьер Жане и Теодор Флурнуа» [13].

4 Погружаясь в бессознательное

Дезориентация

«После разрыва с Фрейдом для меня началось время внутренней неуверенности, более того, дезориентации [1], – пишет Юнг в автобиографии. – ‹…› Я чувствовал себя дрейфующим в пустоте, словно подвешенным, потому что свою позицию я еще не нашел». Юнг испытал облегчение от того, что ему не нужно больше иметь дела с психологическими теориями, и более того – с позитивистской философией, которой он не придерживался. Тем не менее он обнаружил себя в глубоком профессиональном одиночестве. Поддержав Фрейда и став ключевой фигурой в психоаналитическом сообществе, он повернулся спиной к миру психиатрии. Порвав с Фрейдом, он потерял дружбу и поддержку психоаналитического движения и оказался в изоляции, несмотря на то, что не прекращал дружеские и профессиональные контакты с цюрихским отделением психоаналитического движения и некоторыми «свободными электронами», такими как, например, женевский психолог Теодор Флурнуа.

Оставшись наедине с самим собой, он погрузится в депрессию, которая продлится несколько лет. Не интересуясь более преподаванием психиатрии (у него не получится прочитать ни единого научного труда на эту тему), он покидает свой пост в Университете Цюриха 20 апреля 1914 года, чтобы заняться «той единственной задачей, которой является мой опыт столкновения с бессознательным» [2]. Теперь он полностью погружается в собственную жизнь, личные исследования и частную практику. Мы видели, что с самого детства Юнг отмечал в себе две личности. Первая – сознательное Эго: рациональная, логичная, экстравертная и открытая реализации в обществе. Вторая – бессознательное: иррациональная, поэтичная, интровертная и созерцательная. С позднего подросткового возраста Юнг решил отдать главную роль своей личности номер один, и именно так он построил замечательную карьеру, семью, социальные связи. Но когда приблизился к середине жизни (в 1913-м Юнгу 38 лет), он ощутил насущную потребность опять дать слово своему бессознательному, позволить личности номер два, давно подавленной, снова ожить, отправиться на поиски своего личного мифа. В этот момент для него начинается то, что после он назовет «процессом индивидуации», результатом плодотворного диалога между сознательным и бессознательным, который, как он убежден, происходит у многих людей, подобных ему, в этом кризисе среднего возраста, когда мы ставим под вопрос глубинный смысл своего существования.

Этот нестабильный период оказывается временем возможности для конструктивных изменений. Юнг в кризисе, но этот кризис воспринимается им как необходимое условие для глубокого внутреннего перелома, нового понимания себя и человеческой психологии в целом. В конце жизни он напишет об этом периоде дестабилизации: «Вся моя последующая деятельность состояла в освоении того, что ранее множилось в моем бессознательном годами и что впоследствии захлестнуло меня с головой. Это было сырьем для работы всей моей жизни» [3]. В этот богатый на сны и вдохновляющие, но беспокойные видения период Юнг пытался найти баланс между насыщенной психической жизнью и жизнью в семье и строящемся обществе. Присутствие жены и пятерых детей, а также необходимость уделять достаточно внимания пациентам обеспечивали эту золотую середину. Он принимает от пяти до девяти пациентов в день, посвящает остальное время семье, а вечером отдается исследованиям и внутренним переживаниям. Он понимает, что без семейной и общественной жизни его могли бы поглотить фантазии, как Ницше, страстным читателем которого он остается. «Ницше потерял связь с почвой под ногами, – пишет он, – потому что у него нет ничего, кроме внутреннего мира его мыслей, мира, который владеет Ницше куда сильнее, чем сам Ницше владеет им» [4].