Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Хотя Маркс и говорил о русском терпении, сам он терпеливым человеком никогда не был, кроме того, он ошибался, оценивая готовность людей к серьезным переменам — будь то их способность воспринимать новые идеи, или подняться на восстание. Он неоднократно повторял, что потребуются годы, если не десятилетия, чтобы обучить рабочий класс и подготовить его к тому, чтобы он смог взять бразды правления… и при этом он искренне ждал, что пролетарии не только смогут принять и понять «Капитал», но и сделают это быстро. А ведь даже физически это был воистину неподъемный труд — не говоря уже о математических формулах, цитатах на иностранных языках, отсылках к литературным и философским произведениям и абстрактном теоретизировании, которые делали этот труд практически неприступной крепостью для простого рабочего.

Представленная Марксом концепция ему самому была ясна, как день — потому что они с Энгельсом обсуждали ее с 1844 года. Казалось, друзья забыли о том, что идеи Маркса (пусть и не все из них были новыми и оригинальными {48}) были скомбинированы таким образом, чтобы произвести подобие теоретического землетрясения — революцию в умах, способную потрясти основы молодого капиталистического общества… а оно к 1867 году находилось в наивысшей точке своего расцвета {49}. Своей книгой Маркс словно поднимал перед обществом зеркало, в котором эксплуататоры и эксплуатируемые могли видеть истинный ужас их взаимоотношений глазами Маркса.

Кроме того, «Капитал» можно считать «книгой в книге». Маркс широко использовал сноски — некоторые из них занимали целую страницу — и это заставляло читателя чувствовать, что он должен понимать не только текст, но еще и комментарии к нему — одновременно. Это было похоже на то, как если бы пианист одновременно играл два произведения — и слушатели в результате не слышали толком ни одного из них.

В некотором смысле подобный стиль изложения был неосознанной данью Маркса своим еврейским корням и талмудической традиции; он напоминал еврейскую гомилетическую традицию чтения Агада, в которой сентенции классических текстов талмуда пояснялись на двух уровнях — явном и скрытом, при помощи шепотов и вскриков.

Книга Маркса была трудна даже для интеллектуалов, способных понять ее суть и не испугаться формы изложения. Некоторые расценили книгу как 800-страничный акт агрессии.

Британский социалист Генри Хиндман описал наиболее типичную реакцию его современников на «Капитал»:

«Мы сегодня привыкли, особенно в Англии, фехтовать безопасными рапирами с мягкими наконечниками, и потому яростный натиск Маркса, его атака смертоносным стальным клинком, казались настолько неправильными, что наши псевдо-бойцы, джентльмены, выпускники гимназий были ошеломлены и просто не могли поверить, что этот беспощадный полемист, яростный критик капитала и капитализма был на самом деле глубочайшим мыслителем нашего времени». {50}

В своей книге Маркс намеревался описать происхождение, деятельность и последующее падение капиталистической системы. Читатели, уже знакомые с «Манифестом коммунистической партии», могли искать в «Капитале» еще один призыв к восстанию. Однако «Капитал» был совсем иным — это работа учителя, а не бойца. Описываемая здесь революция — плод долгого и медленного процесса. Здесь одновременно обсуждаются и скромные достижения — вроде сокращения продолжительности рабочего дня — и общественные катаклизмы, вроде полного уничтожения экономической и социальной системы, зародившейся в XVI веке и выросшей в промышленного и военного монстра, пожирающего людей и окружающую среду, чтобы удовлетворить свою вечную жажду наживы и получения прибыли.

«Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги по завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих — такова была утренняя заря капиталистической эры производства. {51} …Капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят. {52}»[59]

Чтобы добраться до революции, Маркс впервые проводит читателей по всему пути — показывая внутреннюю работу капиталистической системы; отчасти, возможно, именно это смутило и разочаровало его аудиторию. На первых 250 страницах он разобрал экономические, а значит, и социальные отношения почти на клеточном уровне. Он начал свою книгу с настолько близкого, пристального и подробного анализа, например, товаров, что читателю было трудно увидеть за этим общую драматическую картину.

«Возьмем, далее, два товара, например пшеницу и железо. Каково бы ни было их меновое отношение, его всегда можно выразить уравнением, в котором данное количество пшеницы приравнивается известному количеству железа, например: 1 квартер пшеницы = a центнерам железа. Что говорит нам это уравнение? Что в двух различных вещах — в 1 квартере пшеницы и в a центнерах железа — существует нечто общее равной величины. Следовательно, обе эти вещи равны чему-то третьему, которое само по себе не есть ни первая, ни вторая из них». {53} [60]