По правде сказать, крикуны, пытавшиеся свергнуть правительство, были самой маленькой проблемой Трошю. Главная опасность исходила с улиц, где ярость парижан подкармливало отчаяние. Поставок продовольствия не было, мясо уже стало дефицитом. Съели почти всех лошадей, настала очередь мулов. Вслед за нехваткой продуктов пришла нехватка топлива — и с бульваров Парижа исчезали деревья {44}. Перемены были пока еще не так значительны, но все равно тревожны — и как при любой болезни, грозили осложнением в дальнейшем. К концу октября иностранные правительства признали ситуацию в Париже крайне тяжелой и договорились с Бисмарком о создании коридора для эвакуации своих граждан. Потерявшие надежду парижане мрачным молчанием провожали 26 экипажей, которые под военным конвоем увозили счастливчиков на свободу {45}.
Дом Маркса в Лондоне опять превратился в центр сбора беженцев, теперь из Франции. В ноябре двери Вилла Модена впустили тонкий ручеек беглецов, которых Интернационал переправлял по своим каналам в дом, так сказать, отца всей организации. Вскоре ручеек превратился в наводнение. Тусси вспоминала, что чаще всего дом теперь напоминал гостиницу {46}. Первыми приехали беженцы-пруссаки, за ними появились русские, до этого бежавшие от репрессий в собственной стране — во Францию, а теперь вынужденные вновь искать спасения — уже в Англии {47}.
Маркс, утверждавший, что «язык — это оружие в жизненной битве {48}», торопливо изучал русский, чтобы иметь возможность читать на нем и хотя бы немного говорить. Другу он рассказывал, что это требовало огромных усилий, даже для человека 52 лет: «В России сейчас происходит интеллектуальное движение, свидетельствующее о том, что под спокойной поверхностью кипит пламя. Умы мыслителей всегда связаны невидимыми нитями с телом народа…» {49}
Поток писем и публикаций, выходящий из-под пера Маркса, огромен; Женнихен говорила, что однажды ей пришлось прочитать сто газет — английских, французских, немецких, швейцарских, американских — чтобы держать отца в курсе происходящего во Франции и дать ему полную картину того, как относятся к этим событиям за рубежом {50}. Маркс утверждал, что никогда не ложится раньше трех, и хотя чувствует он себя отвратительно, все равно не может «даже думать о таких тривиальных мелочах во время грандиозных исторических событий!» {51}
Члены лондонского отделения Интернационала то и дело появляются в его кабинете, постоянно проводя целые конференции по поводу переворота во Франции. Общий страх вызывало подозрение, что крайние радикалы будут так же жадно рваться к революции, как Наполеон рвался к войне. Эти люди сидели на обочине истории с 1849 года, и не похоже было, чтобы они смогли долго сопротивляться соблазну вновь оказаться в ее центре…
Энгельс переехал в Лондон как раз вовремя, чтобы оказаться в самом центре активности. Он навещает Маркса каждый день, и они совершают прогулки — либо прямо в кабинете Карла, меряя шагами комнату из конца в конец и по диагонали — либо уходя на природу. По вечерам они с Лиззи вместе приходят в дом Маркса {52}. Женнихен отмечала, что с приездом Энгельса Маркс стал чувствовать себя намного лучше, и общее настроение в доме стало почти праздничным. Она пишет Кугельманну: «Однажды вечером в нашем доме состоялось большое патриотическое представление». Это был вокальный дуэт — Карл Маркс и Фридрих Энгельс {53}.
Лаура же, наоборот, чувствует себя в Бордо одиноко и подавленно. Отец Поля болел несколько месяцев, изводя всех домашних вспышками гнева и капризами. Однако его смерть 18 ноября не принесла мира в семью {54}. Мадам Лафарг обвинила в смерти своего мужа Поля и Лауру и буквально начала им мстить. Лаура писала Женнихен, что некоторые подробности настолько болезненны, что она даже не может о них писать, а в конце подводит итог:
«Никогда в своей жизни я не переживала таких оскорблений и гонений, как здесь, от своей почтенной свекрови — после смерти мистера Лафарга».
Она рассказывает, как однажды пыталась защитить Поля от нападок его матери, на что мадам Лафарг велела ей «не самым вежливым тоном» придержать язык. Ситуация становилась все хуже. Лаура оказалась в ловушке между сражающимися матерью и сыном.