Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Он был впечатлен знаниями Маркса о прошлом и настоящем, но гораздо более скептически отнесся к прогнозам на будущее — например, к тому, что Маркс предсказал переворот в России, за которым последует революция в Германии. Когда Дафф спросил, как Маркс себе представляет бунт военных против своего правительства, тот указал на высокий процент самоубийств в армии и заметил, что от выстрела в себя до выстрела в офицера всего один шаг. Когда же Дафф предположил, что европейские государства однажды смогут сократить свои арсеналы и тем самым уменьшить опасность войны, Маркс отвечал, что это невозможно: конкуренция и постоянные научные достижения в области саморазрушения человечества способны только ухудшить ситуацию. Каждый год все больше материалов и денег будет расходоваться на военные нужды — это порочный и непрерывный цикл.

Дафф заверил принцессу, что в целом идеи Маркса слишком «идеальны, чтобы представлять опасность… В целом мое впечатление от Маркса, хотя мы с ним и стоим на полярно различных позициях, не совсем неблагоприятно, и я с удовольствием встретился бы с ним еще раз. Уж никак не ему — хочет он того, или нет — перевернуть мир вверх тормашками» {32}.

Тем не менее в некотором смысле Маркс это уже проделал.

В 1879 г. республиканцы во Франции наконец-то уверенно контролировали правительство, как общенациональное, так и на местах.

Мак-Магон, палач Коммуны 1871 года, ушел в отставку с поста президента, и на его место заступил 71-летний республиканец Жюль Греви. Все изменения политического климата во Франции тщательно отслеживались изгнанниками в Лондоне — они ждали объявления всеобщей амнистии, которая позволит им вернуться домой. Три француза, наиболее тесно связанных с семьей Маркс — Лонге, Лафарг и Лиссагарэ — наблюдали за происходящим особенно внимательно.

Маркс и Женни оба болели, но физическую боль заглушало беспокойство перед тем, что Лонге может уехать во Францию, забрав с собой семью. Мальчики Женнихен были лучом света в доме Маркса и единственной отрадой Женни. То же самое испытывал и сам Маркс. Друзья и родные неоднократно отмечали его любовь к детям. Либкнехт вспоминал годы в Сохо: когда его собственной семье было нечего есть, Маркс часто замолкал на полуслове, увидев на улице бездомного ребенка. Сам нищий, он искал по карманам хоть пенни, хоть полпенса, чтобы торопливо вложить их в детскую ручонку. Если же карманы были пусты, он обязательно разговаривал с малышом, гладил его (или ее) по головке. В более поздние годы его можно было встретить на Пустоши (в Хите) в окружении галдящей ватаги ребятишек, которые считали этого непримиримого революционера воплощением Санта Клауса {33}.

Тем не менее, несмотря на любовь к детям, для своих детей Карл Маркс не сделал всего, что мог — ни для дочерей, ни тем более для тех четверых малышей, что умерли совсем маленькими. Был еще и сын Ленхен — Фредди. Теперь ему исполнилось 29, он был женат. Его имя ни разу не упоминается в семейной переписке с момента рождения и до 1880 года, когда Женнихен пишет о нем Лонге. Фредди всегда был, по-видимому, где-то на периферии семьи и общался со своей матерью, Ленхен, — во всяком случае, Женнихен хорошо его знала, называя их с Ленхен своими «привычными банкирами» и занимая у них деньги (она писала Лонге, что выжала их досуха, «как горло Энгельса в жаркий день»); хорошо знала она и его жену, у которой брала шляпку для «специального события» {34}.

Интересно, думал ли Маркс о сыне, теперь взрослом мужчине, от которого отказался, отдав его чужим людям. Даже зная многое о его большой семье, трудно увязать любовь Маркса к детям с многочисленными решениями, которые он принимал в жизни и которые оказывались столь разрушительными для его близких. Кто-то может обвинить его в эгоизме. Он назвал бы это самоотверженностью. Своей кропотливой и неустанной работой, закладывающей основу для будущих глобальных перемен, своей тревогой и страхом перед внезапной, неподготовленной революцией Маркс менее всего делился с собственным поколением — и даже с поколением своих детей. Он обращался к поколениям будущего. Для Маркса жертвы его семьи были необходимы, политически оправданы — но больше они были не нужны. Движение, которому он положил начало, зажило своей жизнью — и теперь он тоже мог это сделать. У них с Женни наконец-то были и время, и деньги, чтобы дать своим внукам все то, чего они не смогли дать своим детям. Так происходит во многих семьях, и семья Маркса не была исключением.